|
24.09.09. Захедан – Далбандин (Пакистан) / 386 км (Σ= 6209 км)
Zahedan is a flat, dusty, featureless town (Захедан это беспонтовый, пыльный, лишенный каких-либо особенностей городок). Переполненный субъективизмом авторов, Лонли Планет иногда тоже бывает жестоким и точным. Именно такой Захедан и есть и точнее о нем не скажешь. Еще путеводитель сообщает, что не стоит гулять одному за город. Особенно в направлении так называемых Черных гор. Они получили свое название, говорится в нем, не только из-за своего цвета. Эти две фразы из путеводителя сразу создают нужное настроение, от которого ты уже не можешь избавиться, глядя вокруг.
После какого-то теракта, случившегося в одной из захеданских гостиниц, иностранцам запрещено останавливаться в бюджетных отелях. К их услугам Супер-Дупер-Гранд Отель за сто баксов в сутки и еще один, попроще, удобно расположенный на выезде из города, откуда начинается дорога, ведущая к пакистанской границе.
В ста километрах на север, на границе с Афганистаном, находится город Забол. Путеводитель предлагает съездить туда на день, посмотреть на что похож самый большой в Иране, нелегальный наркорынок. Я жалею, что не поехал. И, может быть, поэтому, Захедан представляется мне последним оплотом исламской республики Иран, окруженным пустыней, в которой царит полный феодализм и восемнадцатый век. Наверное, я немного пересаливаю, но в целом, думаю, что недалек от истины.
Я не пошел гулять в сторону Черных гор, а ограничился походом в ближайшую лавку за сигаретами. Да и то, консьерж попытался вызвать мне для этого полицейских в сопровождение, но я его попросил не делать этого, руководствуясь тем, что лавка с сигаретами находится сразу за территорией отеля. По вечерней улице ходили бородатые великаны в пыльных пенджаби и в таких же пыльных шапчонках, зыркали глазами, воспаленными то ли от пыли, то ли от опиума, и в ответ на мою улыбку лишь немного вздергивали краешек плотно сложенных губ.
На следующее утро мы выехали в девять утра в сопровождении неизбежной машины эскорта, которая за восемьдесят километров, разделяющих Захедан и контрольно-пропускной пункт, сменялась три или четыре раза. Каждую из машин приходилось ждать по двадцать-тридцать минут и это начинало ставить наши сегодняшние планы под легкое сомнение. Через какое-то время, вдоль дороги, на расстоянии метров пятьдесят, появилось ограждение из колючей проволоки и я начал догадываться, что до границы осталось немного. Вдоль ограждения торчали рекламные щиты с нарисованной черепушкой и каким-то слоганом написанным вязью. Это было похоже на предвыборную рекламу Абдула Малика.
Наконец, мы въехали на территорию пропускного пункта и принялись блуждать между немногочисленными стеклянными зданиями, никак не обозначенными и разделенными между собою стометровыми асфальтированными парковками для грузовиков. Парковки были пусты и асфальт на них, уже в одиннадцать утра, был нагрет так, что тепло чувствовалось даже через толстую подошву мотобот. В третьем по счету здании, в конце концов нашлась таможня, в которой мы провели около часа, пытаясь вникнуть в происходящее. Вначале нас запустили за стеклянную перегородку, где стояло много столов и усадили в кресла напротив какого-то служащего. Служащий нам улыбнулся, попросил пождать, а затем вернулся к своему любимому делу – что-то писать. От дела его постоянно отрывали нахальные ирано-пакистанские дальнобойщики, которые подходили к его столу и протягивали ему какие-то бумажки, прижимая к ним снизу указательным пальцем некоторое количество купюр. Чиновник брал купюры, клал себе в карман и, скривившись, подписывал подсунутые ему бумаги.
Затем нас позвали в общий зал и сказали чтобы мы становились к окошку в очередь, в которой уже стояли иностранцы, причем стояли они с детьми. Иностранцы оказались работниками сферы медицинского обслуживания из Франции, которых уволили с работы в связи с кризисом. Иностранцев было две полных семьи. После увольнения, на выплаченную компенсацию, семьи купили себе по такому себе дому на колесах, со всеми удобствами, и решили поехать в Катманду, встретить там новый год, а затем, не спеша, вернуться назад домой.
В этот момент знакомства подошла наша очередь, я нагнулся к окошку, протянул чиновнику бумаги и тут же с огорчением узнал, что иностранцев, едущих на мотоциклах, обслуживают в другом окне.
Преодолев все замысловатые лабиринты иранской таможни, после финального ряда сверок номеров и фамилий, пройдя процедуру паспортного контроля, мы, наконец, оказались перед решетчатыми воротами, за которыми, отделенные двадцатью метрами, стояли другие решетчатые ворота. Я с любопытством вглядывался в то, что происходило за ними.
А за ними происходило следующее. С левой стороны дороги, на песке, молча сидели какие-то люди, а чуть поодаль от них была видна халабуда в пол человеческих роста, сооруженная наполовину из глины, наполовину из палок. С правой стороны от дороги стояла пара одноэтажных кирпичных зданий без окон, обнесенных кирпичным забором. Над кирпичным забором развивался бело-зеленый флаг, привязанный к неровно закрепленному флагштоку. А прямо на дороге стоял, одетый в черное, бородатый дядько с автоматом. Больше, с той стороны ворот ничего не было.
Становилось все более и более интересно.
Через минут пятнадцать обе пары ворот открылись и мы въехали на территорию Пакистана. Затем мы спешились и, следуя указаниям дядьки в военной форме, направились к ближайшему кирпичному дому. Перед входом в дом был устроен навес, где в тени тихо притаилась группа менял, готовая к атаке. Научившись на горьком опыте пересечения турецко-иранской границы, мы заранее выяснили курс пакистанской рупии и поэтому менялы в этот день не имели баснословных барышей. Мы выторговали у них рупии почти что по честному курсу. Обменяв сто долларов, я прошел внутрь кирпичного строения, осмотрелся и понял, насколько далеко я отъехал от дома.
Под потолком душной комнаты, выкрашенной в неизвестный мне оттенок розового цвета и освещаемой двумя энергосберегающими лампочками, медленно вращались два вентилятора. Комната разделялась деревянной стойкой с облезшим лаком. В одном месте к стойке был приклеен скотчем замусоленный лист бумаги, на котором шрифтом в 72 пункта было напечатано: «Welcome to Pakistan». В энергосберегающем полумраке, за конторкой сидели три человека и с важным видом раскладывали какие-то бумажки. Закончив раскладывание, один из них посмотрел наши визы, внес какую-то информацию в компьютер, которому самое место в музее компании Майкрософт и поставил печати о въезде в страну. Затем он спросил, знаем ли мы как проехать на таможню. Возможно, он заподозрил, что мы тут шастаем туда-сюда шесть раз в году и выучили здесь все наизусть. Но мы не знали. Тогда он позвал какого-то старика в военной форме и попросил его показать нам дорогу.
Престарелый солдат вышел с нами из здания, подошел к мотоциклам, проворно взобрался на палатку, привьюченную к Катерине, и показал знаками, что надо ехать отсюда в другое место. Оказалось, что таможня находится не здесь, а в поселке.
Я завел Катерину и мы поехали дальше на восток. Через метров пятьсот, навстречу нам попались двое парубков на мопеде. Хлопцы что-то кричали нам, но что они кричали я понять не смог, потому что я не понимаю ни урду, ни местных диалектов. Старик сзади молчал, из чего я сделал вывод, что парубки кричали что-то неважное. Иначе бы он перевел. Когда же из-за поворота показалась фура, идущая навстречу, я вдруг понял, о чем хотели сказать хлопцы. Оказывается в Пакистане левостороннее движение.
Таможня оказалась точно таким же одноэтажным невыразительным кирпичным зданием без окон, с вентиляторами, энергосберегающими лампочками, пожухлым портретом Мухаммада Али Джинны на стене и деревянными столами, за которыми сидели толстые усатые чиновники. По раскрытым учетным книгам исполинского размера ползали мухи, а чиновники с отрешенным видом сербали чаек и читали газеты. Было время обеда. Поэтому нас попросили малехо обождать. Мы плюхнулись в старые дермантиновые кресла, рядом с тремя бородатыми дальнобойщиками и я сразу же расслабился.
По мере нашего продвижения на восток, напор струи времени, бившей из крана на кухне, постепенно уменьшался и, вот здесь, в Белуджистане, этот напор исчез окончательно. Времени больше не было и это было ясно как божий день. Можно было потрогать пальцем кран и удостовериться, что он абсолютно сухой и даже капля воды не висит на его конце. Больше не имело смысла куда-то спешить и, поэтому, не было причин волноваться. Та часть меня, которая, во что бы то ни стало, хотела засветло доехать до Кветты все еще дергалась в конвульсиях и что-то мычала, но большая часть прекрасно понимала, что ни сил, ни желания бороться с ходом событий у меня больше нет. Может быть благодаря тому, что я раньше бывал на востоке, а может быть и не поэтому, но за то время пока я ждал окончания обеденного перерыва, я внутренне полностью адаптировался к произошедшим изменениям. И чувство удаленности от дома моментально прошло. К тому же, если хорошо подумать, то я понятия не имею, что такое дом.
Первое, что я помню в своей жизни, это четыре стены, выкрашенные в розовый цвет, люстру в три рожка на потолке и перила своей деревянной кроватки, а первыми людьми, которых я помню были мои мама и папа. Вначале это было моим домом. Потом, я узнал, что есть другие комнаты в квартире и иногда видел других людей. Мой дом сразу разросся. Потом в мое понимание пришло понятие «на улице» или «снаружи». Это было уже чем-то другим. Здесь я впервые столкнулся с тем, что есть всякие штуки, которые можно назвать своими. Оказалось, что есть соседние парадные, в которых есть другие квартиры, в которых живут другие люди. В одной из квартир жил мой друг Славик, с которым мы в пятилетнем возрасте выяснили, что есть еще «чужой двор», где нам надавали по соплям местные гопнички из песочницы. После этой истории мой двор мне показался таким родным, что я начал ассоциировать его тоже с домом. Затем прошло еще лет надцать и я стал жить совсем в другом доме. И я уже не мог конкретно сказать, какой из этих двоих был моим домом. С тех пор я, с разной продолжительностью зависания и по причинам разного характера, менял дом восемь раз и совсем запутался.
Но зато я хорошо помню, как однажды я со своим другом Дидковским сбежал с уроков, потому что он достал два билета в кинотеатр Ереван на дневной сеанс на премьеру фильма Бинго Бонго. Оказалось, что кинотеатр Ереван находится совсем на другом конце города и я сам впервые начал прокладывать маршрут к этому кинотеатру. Оказалось, что город в котором я живу огромен, но познаваем. Я смог вывести нас на площадь Космонавтов, пользуясь схемой движения городского транспорта. С тех пор мир начал стремительно расширяться. Он рос с бешенной скоростью и когда, уже казалось, он вот-вот и упадет в никуда я сказал себе «стоп» и очертил вокруг себя радиус. И я сказал себе, что все то, что внутри этого радиуса будет моим, а все то, что за ним будет чужим. Заключил я сам с собой такое устное соглашение.
Когда человеку достигает определенного возраста, он начинает медленно, но уверенно искать комфорта в знакомых и понятных вещах. Непонятное начинает вызывать раздражение. Именно в этом возрасте у человека начинает появляться неосознанное желание построить, наконец-то, себе свой собственный, настоящий и фактический дом. На самом деле, к этому времени, дом уже построен. Он существует в голове. Уже возведена наружная стена, в стене прорублены окна нужного размера, а внутренность дома разделена перегородками. Остается лишь построить его, так сказать, в физическом плане. Знакомый язык, общие темы, на которые можно потрещать на этом языке с другими людьми, привычная природа, на которой жарятся привычные шашлыки, понятный юмор, от которого можно от души посмеяться, места, с которыми связаны воспоминания, диван, где можно вытянуться, зная, что не упрешься головой в металлическую спинку и все такое. Если хорошенько разобраться во всем этом, то все это полная чушь. Начиная от дивана и заканчивая языком. Все это просто вещи, которые мы понимаем, лучше чем что-либо другое.
Все во вселенной имеет начало и конец. Мой цинизм тоже должен где-нибудь и когда-нибудь кончиться. Надо его лишь отыскать, этот конец. И тогда, возможно все станет на свои места. Я думаю, что это похоже на то, как если бы вы решили починить чердак в своем несколько накрененном доме. Правильным подходом будет проверка несущих конструкций самого дома – выдержат ли они новый чердак или нет. Анализ несущих конструкций иногда приводит к тому, что некоторые из них оказываются не пригодными и требуют полной или частичной замены. Без этого ничего не получится и чердак простоит максимум два сезона, а потом после хорошего снегопада, дом сложится и все придется начинать сначала. Ну а если ты уже стал выбрасывать ненужные конструкции, то останавливаться на пол дороги нет смысла.
Обеденный перерыв на пакистанской таможне тоже не исключение из правил вселенной и он через некоторое время закончился. Не спеша записав все наши данные в исполинские книги, нам проштамповали карнеты и выпустили вон, в жаркий пустынный Белуджистан, где во дворе таможни, сидя на бетонных ступеньках, в тени финиковой пальмы, нас ждал эскорт.
Чтобы дать примерное представление о степени моей предвзятости к этой стране на момент въезда в нее, мне надо рассказать короткую историю о том как я получал в Киеве пакистанскую визу.
Зная, что пакистанскую визу просто так не получишь, а тем паче в нашем мотоциклетном случае, мы запаслись рекомендательными письмами и записались на прием, кажется, к первому секретарю. Первый секретарь посмотрела на наши документы, выслушала нас и, взяв копии паспортов, сказала, что попробует пробить для нас через пакистанское секьюрити бюро двукратную транзитную визу. Все начиналось очень мило.
Через условленные три недели мы явились снова на прием, где секретарь с горечью в голосе сказала нам, что в визе нам отказано.
— Последнее время они часто отказывают. — Сказала она.
Мы с кислыми лицами готовы уже были двинуться к двери на выход, когда секретарь вздохнула и заметила, что теперь нам придется делать обычные туристические визы, раз не получилось сделать транзитную.
Кроме перового секретаря, секретарши первого секретаря, мента, сидящего в будке за деревянным забором, выкрашенным в зеленый цвет, и водителя, в посольстве работает еще один человек. Я его назвал Барбосом. Работает он не понятно кем. Я так думаю, что он совмещает должности клерка, выдающего визы, ресепшиониста, который всегда не на рабочем месте, вышибалы, офис-менеджера и tea-боя. Так как в вестибюле посольства, который правильнее было бы назвать прихожей, никогда никого не было, то мы поднимались по лестнице на второй этаж. Каждый раз, услышав наши шаги по ступеням, на лестницу выскакивал Барбос и сердитым голосом осведомлялся, чего нам здесь надо.
— Зьдите внизу! — Сердито говорил он, хмурил брови и уходил куда-то, хлопнув дверью.
Складывалось впечатление, что его задачей было отгонять тучи непрошенных гостей, которые групками слонялись по частному сектору на Печерске, случайно замечали табличку посольства на деревянном заборе и говорили:
— Ба! Ты смотри - пакистанское посольство! Ленусик, а давай-ка заскочим на секундочку, сделаем себе визу и рванем на недельку в Пакистан!
За шесть или семь своих визитов в посольство я видел других посетителей только два раза. И оба раза ими были пакистанские юноши, которые, каким-то образом, осели в Украине. Атмосфера в здании посольства очень было схожей с атмосферой в помещении пакистанской таможни на пропускном пункте Тафтан.
Когда мы пришли получать визу, то первый секретарь нас проинформировал, что двукратную визу посольство выдать не может, поэтому нам поставили однократную. Видя наше замешательство, она добавила, что в Лахоре мы за десять минут сможем получить повторную визу и беспокоиться нам не о чем вообще. Это было лучше, чем ничего, поэтому мы согласились и спустились вниз, в комнату, граничащую с прихожей, которая была оборудована в качестве офиса Барбоса, где он выдавал паспорта. У одной стены стоял стол, несгораемый сейф и пустой книжный шкаф, наверху которого лежал коврик для намаза. Вдоль оставшихся трех стен стояли в ряд стулья, повернутые спинкой к стене. В углу, на тумбочке, помещался телевизор и графин с водой. Расстановка мебели очень подходила для проведения партсобраний и закрытых торжественных экзекуций.
Мы сели на стульчики и стали ждать. На других стульчиках сидело человек пять пакистанских молодых граждан. Мы сидели и рассматривали друг друга. Затем появился Барбос со стопкой паспортов уселся на стол, вытащил наши паспорта и стал их рассматривать. Потом сложил их и похлопал ими себя по ладони другой руки.
— А вы не евреи? — Спросил он, хитро улыбаясь.
Мы ответили, что нет, а я еще потом, зачем-то, добавил, что в Украине графа «национальность» в паспорте давно отменена.
Тогда он посмотрел на меня, еще раз улыбнулся и спросил:
— А папа твой не еврей?
— Русский мой папа. — Говорю — Вам надо, чтоб я документально подтвердил его национальность?
Барбос махнул рукой и еще раз улыбнулся.
— А в Пакистан не боитесь ехать? — Спросил он и обвел присутствующих в комнате радостным взглядом.
— Не очень. – Говорим – Думаем, все будет нормально.
— А ви слышал история про группа турист из Россия?
Мы не слышали этой истории.
— Бил четыре турист из Россия. Понял? Две девушка и два парень. Они ходили горы и палатка поставил. Понял? А ночью их находил пуштуны и знаешь что с ними делал? Они парень связал а девушек насиловал. Девушки кричал: «делай с нами что хочешь, только парни не трогай». Но они знаешь что делал потом с парни? Знаешь? — Спросил Барбос и с ослепительной улыбкой выдержал паузу, как это делают в конце смешного анекдота, чтобы эффект был получше.
Я догадывался, что могли сделать жестокие пуштуны, вооруженные автоматами, с русскими парнями, но высказывать свои догадки не стал. И хорошо что не стал, потому что они бы не подтвердились.
— Они их попа трахал! Понял? — Дрожащим от восторга шепотом закончил свою историю сотрудник посольской миссии исламской республики Пакистан в Украине и чуть было сам не рассмеялся такой смешной развязке истории. А затем добавил:
— Ну как? Не страшно?
Так что в Пакистан я въезжал не с самыми радужными иллюзиями в голове.
Эскорт, ожидавший нас под пальмой представлял из себя усатого человека лет сорока пяти, одетого в некогда черную, а теперь темно серую, вылинявшую длинную пакистанскую рубашку, такие же штаны и шлепанцы. В руках он держал автомат Калашникова и приветливо улыбался. Если бы не маленькие погоны, пришитые к рубахе, то он бы вполне мог сойти за какого-нибудь мелкого бандюка. Он знаками показал нам, что поедет сзади на одном из наших мотоциклов.
Для этого мне пришлось отшнуровать от сидения палатку с канистрой и передать Цинику, который прикрепил их сбоку к своей поклаже. Полицейский забрался сзади на Катерину, некоторое время пробовал, как ему будет лучше пристроить автомат, а затем похлопал меня по плечу и показал, что можно ехать. Мы вырулили с территории таможни у покатились дальше на восток по узкой асфальтированной дороге с левосторонним движением. Эта узкая дорога являлась единственной сухопутной нитью, связывающей Индию с Европой, по которой может проехать на своем мотоцикле бойкий сперматозоид. Дорога эта, на протяжении семисот километров идет вдоль южной границы Афганистана, то удаляясь от нее на семьдесят километров, то приближаясь почти на двадцать. Слева вдоль дороги по пустыне тянется железнодорожная ветка, соединяющая Пакистан с Ираном. Время от времени можно видеть полуразрушенные железнодорожные станции, построенные, по всей видимости, еще во времена британцев. Возле полуразвалившихся станций, на песке стоят три, четыре приземистых глинобитных дома, большая половина из которых тоже заброшена. Раз или два в день по железной дороге проезжает пассажирский поезд. Увидев двух мотоциклистов, едущие параллельно железной дороге, пассажиры полупустого поезда высовываются из окон, машут руками и что-то кричат.
Бензин в Пакистане называется уже не бензином, а петролом. В Белуджистане он продается в поселках, разлитый в большие грязные полиэтиленовые канистры, выставленные вдоль дороги. Когда мы останавливаемся, чтобы заправиться, я показываю на бензин и спрашиваю у сопровождающего полицейского:
— Контрабанда?
— Контрабанда, контрабанда! Иран! — весело отвечает полицейский, задачей которого, казалось бы, является эту контрабанду пресекать, и помогает мне держать лейку над бензобаком.
Доход у контрабандистов нехилый, потому что бензин в розницу стоит почти в два раза дороже, чем в Иране.
Проехав километров пятьдесят мы поменяли эскорт. Остановившись возле группы приземистых сооружений, мы спешились и эскортирующий нас полицейский, размахивая автоматом, поплелся в один из домиков, а мы остались ждать, спрятавшись в тени глиняной будки. Иногда возле таких полицейских постов можно видеть несколько финиковых пальм, под которыми можно отдохнуть в теньке. Иногда в этом теньке даже стоит пружинная кровать, в качестве рабочего места дозорного. Но в этом месте не было ни пальм, ни кровати, поэтому мы просто сели на песок.
Через минут десять из домика вышел заспанный бородатый человек в такой же линялой серой рубахе. Было видно, что он очень недоволен тем, что какие-то дебильные мотоциклисты, которым нечего больше делать, как ездить по Пакистану, оторвали его от сна. Что-то буркнув на урду, он уселся на Катерину и мы поехали дальше через чужие пейзажи и непонятную политическую обстановку.
|
