Moony › Начальник Космоса (психоделическая повесть)

ОДИН

Поезд из Гималаев пришел на станцию «Гокарна» ночью. Индийцы быстро рассосались по окрестностям, а мы расстелили на полу спальник и стали дожидаться утра в крохотном здании вокзала.

Первое, что я увидел, когда порозовело южное небо - заросли ярких тропических цветов. Потом был автобус, женщины с цветочными гирляндами в волосах, рощи кокосовых пальм, а за ними вдруг показалось море. Даже издалека было понятно, что оно теплое и ласковое.

Мы сошли на конечной остановке, растворившись в утренней суете деревенского автовокзала.

Дорога с автовокзала проходила через пахучий рыбный рынок. Горбатый асфальт превратился в красную проселочную дорогу, которая вывела в рисовые поля и растворилась в изумрудной зелени. Тропинка через рисовые поля закончилась у полоски грязноватого песка. Дальше до самого горизонта простиралось синее море.

Среди пальм и казуаринов спряталось несколько бунгало из пальмовых листьев - неприхотливые и шаткие укрытия от солнца и ветра. Мы выбрали то, что подальше от остальных.

После холодного севера Индии вся теплая одежда была убрана в рюкзаки и задвинута в дальний угол. Минимум одежды, минимум быта, минимум общепита - теперь мы будем жить как-то так, по-простому. Отныне и навсегда.

Бросили на земляной пол циновку, на циновку - спальник, легли сверху и уставились в дырявый потолок с медленным вентилятором и единственной лампочкой. По стене лениво ползли муравьи, а может термиты. У лампочки замер геккон.

Немного отдохнули, и вышли к морю: «Привет, море. Вот мы и встретились, море». Солнце село за кромку воды на горизонте, небо стало быстро гаснуть и обрело звездную глубину. На небе медленно проворачивались незнакомые созвездия.

Долгий вечер, безделье (электричество отключили еще днем), вылазка за свечами в деревенскую лавку, блуждание в потемках среди рисовых полей и огородов, страх перед змеями, чай и омлет в кафе на берегу, снова потемки комнаты.

Мы сидели на пороге бунгало, жара и влажность не давали уснуть. На свет свечи слетались и сползались целые армии самых разнообразных насекомых: жуки с перламутровыми крыльями, ночные бабочки, гнус и комары, летающие и нелетающие дикие тараканы, пауки, муравьи, муравьи, муравьи. Загляни к нам в этот момент серьезный ботаник, он наверняка обнаружил бы парочку неизвестных науке видов. Все тянулись к свету, но сгорали и падали на землю, смешиваясь с песком.

Шумел прибой - самый древний звук на земле. Мы ждали ночной прохлады и сна, как неизбежной смерти, но мысль об этом не напрягала - я очень четко ощущал, что космическому круговороту нет конца, и утром начнется новая жизнь.

ДВА

Я приехал в Гокарну с Шанти. Мы познакомились в окрестностях священного города Харидвар. Как и я, она приехала в Индию за духовностью.

Мы жили в ашраме - это что-то вроде духовной коммуны. Ашрам - трехэтажный бетонный короб - стоял на берегу священной реки Ганга и продувался насквозь всеми холодными ветрами Гималаев. От холода нельзя было укрыться даже под двумя одеялами.

Стояла поздняя осень. Утром на нижний этаж наползал туман. Посреди тумана, на возвышении восседал белобородый Гуру, весь закутанный в черную кашемировую шаль. Вокруг него сидели сонные адепты, клевали носами и бубнили мантры. Большей частью это были молодые и не очень молодые девушки.

После завтрака я тайком пробирался на крышу ашрама, смотрел на Гангу и курил биди - индийские дешевые сигарки. Курить в ашраме было строго запрещено. Запрещено было много чего - практически все, что хочется делать молодому организму. Разрешено было вставать в 5 утра.

Многие приезжали в Индию, чтобы найти гуру. Я тоже приехал в Индию, чтобы найти Гуру (с большой буквы). Гуру мог все объяснить, научить жить, распорядиться твоими деньгами, избавить тебя от сложностей выбора. Гуру мог придать твоей жизни смысл.

Где обитали Гуру? Правильно - в святых местах на берегах Ганги. Святых мест в Индии было множество. Харидвар - одно из главных.

Гуру был найден спустя 2 недели не очень напряженного поиска в интернете. Он, как и полагается, оказался бородатым мужчиной неопределенного возраста, окруженным молодыми и восторженными поклонниками и поклонницами, в основном западного происхождения. На личный прием нужно было записываться у секретаря за день (до обеда).

Идея искать Гуру в Индии пришла не нам одним. С нами в ашраме жило еще добрая сотня духовных искателей. По утрам, глядя на туманную реку, я курил биди и думал о том, почему в моем духовном поиске я снова оказался в толпе.

Шанти была прилежной ученицей Гуру. Гуру очень любил своих учениц. Он часто приглашал их в свою комнату. Чтобы попасть на прием к Гуру, Шанти не нужно было записываться у секретаря.

К концу осени Шанти заболела - серьезно простудилась в одну из особо холодных ночей. На хорошую больницу денег не было. Она лежала в своей холодной комнате, теряя силы. Как-то проходя мимо ее комнаты, я увидел, что дверь приоткрыта, а у ее кровати столпилось несколько доверенных учеников Гуру. Когда через полчаса я снова проходил мимо, дверь все еще была открыта, Шанти лежала на кровати, я постучался и зашел внутрь.

Она лежала на кровати бледная, со слезами на глазах.

- Может помочь тебе чем-то? Чего они к тебе вломились?

- Просили, чтобы я подписала бумагу, по которой после моей смерти мой ноутбук и другое имущество перейдет Ашраму.

Я сходил в аптеку, купил антибиотиков, физраствор и все необходимое, чтобы ставить капельницу. Следующие две недели я проводил по многу часов в день у кровати Шанти, приносил ей еду из ашрамской столовой. Ашрамская рутина мне порядком надоела, а это было приятно - ухаживать за девушкой (в прямом и переносном смысле). Иногда приходилось отгонять непрошенных посланников от гуру, которых очень волновала судьба ноутбука и гораздо меньше - здоровье Шанти. Между тем, она пошла на поправку.

Однажды Шанти застукала меня за курением на крыше.

- Чувак, ты куришь?

- Ага.

- Дай затянуться.

- ...?!

Так пришло осознание, что пора валить.

Билеты на поезд я купил заранее. В условленный день мы вместе с Шанти поднялись в комнату Гуру. Я говорил за нас двоих. Шанти стояла, глядя в холодным мраморный пол.

- Гуру-джи, мы пришли попрощаться. Мы с Шанти уезжаем на юг...

Гуру встал со своего кресла, бодро подошел к Шанти и залепил ей пощечину. Я на несколько секунд просто оторопел, потом схватил тяжелые деревянные четки, которые всегда висели у меня на шее, и наотмашь ударил ими Гуру по рукам. Четки порвались и распались на 108 бусин, которые весело раскатились по полу.

Гуру не ожидал такого ответа. Он отпрянул, лицо его налилось краской, минуло несколько мгновений в полной тишине, и вдруг он завопил тонким голосом, указывая на нас пальцем: "Вам конец! Вам конец!"

Старый, страдающий плоскостопием охранник ворвался в комнату Гуру, но мы с Шанти уже сбегали по лестнице к ожидавшей нас моторикше.

- На вокзал! - крикнул я водителю, закидывая свой потертый рюкзак за заднее сидение.

ТРИ

Иногда я спрашивал себя, как я оказался в такой нищей и грязной стране, как Индия.

Свежие и бодрые бекпекеры со всего мира съезжались в Дели, высаживались в аэропорту Индиры Ганди, доезжали до Мейн-Базара, наспех завтракали и подыскивали себе уютные комнатки. В них они доставали свои спальные мешки, залезали внутрь и окукливались. Многие недели, а то и месяцы (в зависимости от длительности визы), бекпекеры проводили в коконах. Ниточки коконов проникали во все стороны, вились, переплетались, достигая самых далеких уголков Индии.

По ниточкам в кокон стекались сны и видения, которые помогали трансформации того, кто созревал в коконе. Куколка видела себя то на берегу Ганги, то в горной деревушке, то на сансете у моря. Эти видения преобразовали ум - из ума двуногого медиапланктона в ум свободного крылатого существа. Однако в этом состоянии куколка была беспомощна и могла стать жертвой ядовитого паука, который обитал в зловонных клоаках Мейн-Базара.

Однажды ночью паук проникал в комнату и вонзал ядовитые клыки в мягкое тело куколки. Яд омрачал ее сны, наполнял тьмой, запутанностью, страхами. Все ужасы Индии навечно поселялись в мозгу жертвы - уродливые калеки, помойки, грязь, грязь, грязь, ложь, нищета, разводы, болезненные галлюцинации, пожирающие тело черви, лихорадка, проказа, разложение, одиночество, смрад, кровавая дизентерия, оверстей, овердоуз, падение вниз, вниз, вниз - в животное состояние бесконечного древнего ужаса. Они больше не просыпались. Те же, кому посчастливилось избежать этого и пройти процесс окукливания до конца, превращались в красочных легкокрылых существ, разрывали кокон и улетали домой или туда, куда влекли их светлые мечты.

Помню, я только прилетел в Дели и стоял на выходе из аэропорта Индиры Ганди. Ко мне подошла собака и лизнула руку. Я в ступоре: меня лизнула ИНДИЙСКАЯ СОБАКА! Как печально закончилось мое еще не начавшееся путешествие! Теперь я наверняка заболею и умру, так и не обретя просветление.

Действительно, вся моя прошлая жизнь в тот момент ушла навсегда. Я окончательно понял это, когда выехал из Дели в сторону Харидвара, и на кузове грузовика фары моего автобуса высветили загадочное "BLOW HORN". Блоу факин хорн. Куда я ехал? Зачем?

Наверное мы отправлялись в Индию, потому что это была лучшая страна, чтобы умереть. В прямом и переносном смысле. Если ты побывал в Индии, тебя уже нельзя было вернуть к нормальной жизни. Индийское безумие проникало в твой мозг и более не покидало тебя никогда. До поры до времени оно таилось в самом потаенном уголке, но в самый неожиданный момент выглядывало оттуда круглыми удивленными глазами с вертикальными зрачками.

И если ты заболевал чем-то опасным и неизлечимым и умирал, никто сильно не переживал по этому поводу. Кто-то родился, кто-то умер - круговорот жизни. Тебя относили на погребальный костер и через 2 часа от всех твоих жизненных достижений, от всех сомнений, страданий и радостей, от всех проблем, запар и прозрений, от всех привычек, связей и заслуг - оставалась горстка пепла. Если ты был везучий, у твоего костра исполнял свой магический танец местный блаженный, а потом друзья бросали твой пепел в реку и она уносила его в океан - туда, где все зародилось, откуда все вышли.

Вот умер правильный человек. Он жил правильной, выверенной жизнью, твердо следуя путем добродетели, логики, правды. Он был уверен, что его ждет заслуженная награда - что там, в конце пути, его ожидают лавры и фанфары. Он был уверен в своей правоте, и что весь мир выстроен в гармонии с его убеждениями и верой. Но в конце, в слепом и узком переулке ему воткнули кривой, ржавый нож в самое сердце.

Он не умер, он продолжил жить, но теперь он уже не был ни в чем уверен. И больше не мог выходить на прямые и светлые улицы, а стал держаться кривых и грязных проулков, надолго застревал в них: стоял на месте или сидел на ступеньках и молча смотрел на полоску неба, изогнутую, как тот злосчастный кинжал промеж силуэтов балконов и крыш.

До того, как я въехал в ашрам, несколько дней я прожил в гостинице в Ришикеше. Там я и познакомился с Шанти. Как раз был какой-то большой религиозный праздник, все гостиницы были забиты, и пришлось ночевать на крыше "Бомбей гестхауса". В "Бомбее" не было ни одного нормального человека, стены исписали богами, в одном углу устраивали фаер-шоу, в другом играли на диджериду, в третьем рассказывали как летать, в четвертом летали с соседней крыши на нашу, а посреди действа ходил цыган Коля в белом балдахине с колоколом на шее и вещал о недостатке кислорода и засилии мертвых на этой планете: "Я ветер, я воздух, я могу перемещаться в любом направлении, я это понимаю, но как, бля*ь, с этим жить".

В один из праздничных дней Великого Королевского Омовения мы с Шанти попали в давку. Мне порезали рюкзак, Шанти получила синяк, когда кто-то из застрявшей в толпе легковой машины ударил ее палкой по плечу. По толпе прокатилась волна паники, закричали женщины, еще немного, и нас бы раздавили. Но мы каким-то чудом вырвались из переплетения тел, я вытолкал Шанти на капот легковушки и следом вскарабкался на него сам. В общем, мы выбрались живыми.

Тут же на берегу Ганги стоял обнаженный святой человек, обмазанный пеплом с ног до головы, и благословлял всех выживших пучком павлиньих перьев.

День королевского омовения, когда с неба льется нектар. Миллионы паломников входят в воды священной реки. Огромные людские потоки, тут и там голые старцы с топорами, трезубцами, секирами, покрытые пеплом крематориев. Потом давка, нас прижимают к бортам машин, удар палкой, красный след на твоей руке, порезанный рюкзак, момент страха и спасения. В давке погибают люди. Мы бежим сквозь толпу к ганге, остались живы, смотрим вокруг глазами новорожденных. Голый баба под деревом благословляет опахалом из перьев павлина, говорит что кому-то это место кажется обителью смерти, но, на самом деле, это обитель освобождения.

Индия, Индия, Индия, Индия, Индия, факин Индия.

На границе Индии туман, приподними край сиреневого одеяла, пролезь под ним в желто-красной пыли, прильни к рубиновому соску черной мамы, напейся пьянящих соков, раствори их в себе, затрепещи в ее объятиях, родись в ней заново с утром нового дня на восходе шафранного солнца над Гангой, потом греться, греться у костров крематория с пушерами, нищими, безумцами, играть для толпы детей на варгане, покрываться микробами улиц.

ЧЕТЫРЕ

Я давно не был на родине, да и *** с ней.

Давным-давно, один педераст и наркоман написал, сидя в ста миллионах световых лет от своей родины: «Жить необязательно, путешествовать необходимо».

Я вырос в толпе таких же, как я. В толпе чужаков все по-другому. Если резко обернуться и заглянуть в чужие глаза — чужак исчезнет, толпа исчезнет и ты окажешься один на один с собой. Чужак. Чувак.

Целое лето прошло в нерешительности. Были деньги, можно было вырваться, уехать. Но что-то держало, не давало сдвинуться с места. От старой жизни остался один только скелет. Потом наступила нерешительная осень. Вечерами ко мне изредка заходили самые близкие друзья, которые словно чувствовали, что скоро нас ждет долгая разлука. Мы молча пили чай, кто-то играл на флейте.

Вся мебель продана. Квартира готова к продаже. Я лежу на старом матраце в пустой квартире. Девушка, с которой я прожил 7 лет, давно ушла, сказав, что хочет начать новую жизнь. Большая часть друзей и подруг как-то быстро рассосалась по своим углам, когда я бросил работу, бросил ходить в спортзал, бросил ходить на тусовки, концерты, дни рождений, перестал выходить в Интернет, социальные сети и пр. В один прекрасный момент все это стало не интересно. Внутри вдруг открылась пустота, которая стала затягивать мысли, желания и все жизненные планы. Вдруг очень сильно захотелось понять, а зачем вообще все это. Такой простой вопрос, о который разбивается годами налаженная жизнь. Кто-то называет это духовным поиском, кто-то кризисом среднего возраста, кто-то концом света.

За последние месяцы перед отъездом в Индию, центром вселенной для меня стал матрас в углу комнаты. На нем я спал, ел, читал книги, узнавал новости, принимал друзей, просто валялся и тупил в потолок, мастурбировал, делал упражнения и растяжки, рисовал, писал, общался по скайпу, занимался сексом, пялился в окно, медитировал, смеялся, плакал, смотрел кино, слушал музыку, пил китайский чай и мате, делал себе массаж, предавался воспоминаниям, смотрел старые фото, отвечал на письма, мечтал о путешествиях, раскладывал спальник, лежал и думал обо всем в полшестого утра, так и не заснув.

Еще я купил блокнот и стал писать обо всем, что со мной происходило:



Нерешительная осень,

Друзья вокруг чайного столика,

Ночь, луна, сякухати.

Утром здесь будет пусто.

И еще:

Так оно часто бывает:

Когда уезжаешь,

Часть тебя умирает.

Старый ты остываешь,

И кто-то новый,

Уже незнакомый,

Стоит в дверном проеме,

А тот лежит в проебе

В углу на старой софе

И смотрит передачу

О том, как кто-то плачет.

По небу плывет туча.

Ей по*уй — она просто туча.



Ночью в поезде, увозящем меня из моего маленького города в Москву, было холодно, и кто-то заботливый накрыл меня одеялом.

ПЯТЬ

У моря обрывались все дороги. Все буйные и тихие, все неудачливые духовные искатели, уставшие от толпы и поисков, находили там свое место — где заканчивалась твердая земля (там она красного цвета) и начиналось податливое пространство воды и неба.

Утро я проводил на пляже или слоняясь по сонному городку. Днем я укрывался от жары под вентилятором. Вечером шел искать Шанти, которая постоянно куда-то пропадала, или писал что-нибудь в блокноте. Ночью волны с такой силой обрушивались на берег, что кровать мягко проседала, укачивая, не давая проснуться. Приходили собаки и с громким чавканьем лакали воду из кадки для мытья ног перед дверью.

Иногда я не мог сразу определить время суток. Пропадало чувство течения времени, все застывало и открывалось бесконечное пространство бесконечности, в котором все происходит очень медленно, за сто миллионов лет обтачивается один камень, берег сдвигается на метр, песчинка полностью стирается волнами, но небо остается все тем же, даже если ты не выпил свой чай или забыл погулять перед сном — ничего не изменится.

Вдруг ты понимал, что идти дальше некуда, искать больше некого, делать нечего — ты остался наедине с собой.

А что ты хотел тут делать? Ничего не делай, никуда не ходи, сиди на бережку или ступеньках своей хижины за 200 рупий. Смотри на море, кушай, кури самокрутки.

За первые дни я скурил всю ашрамскую брошюру на натуральной бумаге. Потом стал курить свой обратный железнодорожный билет, на котором было написано большими красными буквами: «СЧАСТЛИВОГО ПУТИ».

Теперь я мог найти время для изучения разговорного санскрита или, к примеру, звездного неба. Или чтобы писать карандашом за 2 рупии в блокноте за 10.

Все, что нужно, чтобы писать, можно было купить за несколько рупий. Карандаш и блокнотик. Можно было добавить еще пару рупий и купить хорошую гелевую ручку. Можно было просто писать в телефоне, в каком-нибудь простейшем редакторе. В общем, это был наверное самый простой и дешевый способ самовыражения и фиксирования мыслей и чувств. Оставалось только найти ниточку повествования, похожую на едва заметную леску, которую дергает мальчишка на пляже, запуская самодельного змея из склеенных обрывков газет и пары реек.

Временами я писал на песке, ползая на границе прибоя, старательно выводя пальцами буквы, ладонями разглаживая, неровности песка. Волны считывали написанное. Я писал сказку для моря. Это была моя сиреневая сказка с золотыми прожилками, теплая как морская вода, нагретая заходящим солнцем, когда оно прокладывает золотистую дорожку в сиреневых волнах. Море читало сказку и возвращало мне чистый песок.

Иногда море писало мне что-то в ответ. Я лежал на берегу и пытался разгадать закорючки, которые оставляют крабы на волнистых строках после отлива. Что ты хотело мне сказать? О чем хотело предупредить?



На пляже потерянных душ

Прими душ из песка,

Выпей воду из луж

На толщину волоска.

Там по лунной дорожке бегут,

Подожди меня тут.

Я вернусь не домой

Сам не свой.

ШЕСТЬ

Гокарна была священным город индусов. За городом (слева, если стоять лицом к морю) располагались холмы из застывшей лавы, которые выходили в море амфитеатром. В холмах находилась пещера Шивы или «Ухо Коровы» (»Го-карна»). Из нее однажды вышел на свет безумный йогин Шива. Поглядел на все, убил пару демонов, припугнул богов и вернулся обратно.

Шиву, как полагается, обожествили, понастроили храмов, но пещеру все обходили стороной. Поговаривали, что из нее идут подземные ходы — в Гималаи, в Варанаси и в другие священные места Индии.

Однажды про Гокарну прознали хиппи и другие белые люди. Они стали приезжать сюда на месяцы, некоторые на годы. Кто-то искал здесь рай, кто-то искал себя, кто-то ничего не искал, но так или иначе оказался здесь — среди кокосовых пальм и рисовых полей, на узких улочках старинного города у подножия красных, выжженных солнцем холмов.

Со временем это место стало похоже на межгалактическую базу. Как в кино: инопланетяне всех стран соединяйтесь под ко всему привычными взорами аборигенов в разноцветных одеждах, стоящих за прилавками или на коленях перед равнодушными богами в своих закопченных храмах.

Пляж, на котором я жил, находился в стороне от Гокарны — справа, если стоять к морю лицом, а к городку спиной. Аборигены называли его Пляжем Потерянных Душ.

Местные люди жили в мире, полном богов, демонов и духов. Боги населяли их небеса, демоны — подземные миры, а в джунглях, заброшенных хижинах и на пустынных пляжах, за границей людских поселений, жили неприкаянные духи. Богов и демонов нужно было задабривать подношениями, а от духов держаться подальше.

Хиппи, а потом и разная другая шантрапа с запада, не ломали аборигенскую картину мира, а наоборот, укрепляли ее: праздный сброд в цветастых лохмотьях с блуждающим взглядом расширенных зрачков как нельзя лучше подходил под определение «неприкаянных духов».

Наши безумие и отчаяние только утвердили индусов в их суевериях, да мы и не пытались их переубедить. Они жили в своем мире, мы — в своем. И эти миры пересекались в районе базара.

Так мы стали частью местной мифологии.

У нас на Пляже Потерянных Душ, как его называли местные, было все. Были свои боги — те кто оставались у костра до утра в полнолуние, когда мунсет перерастал в санрайз, когда все окрашивалось в сиреневый цвет. У нас имелся и свой начальник космоса — при нем были две пластиковые бутылки и вся вселенная. Ночью он дико хохотал, глядя на нас. Днем он воровал кока-колу со столов туристов.

СЕМЬ

Порви свой паспорт, выкинь рюкзак в море,

Останься здесь — тебе не о чем будет жалеть.

Взорви свой мозг, съешь килограмм соли,

Чтобы среди сокровищ на дно океана залечь.



Проблемы с Шанти начались с первых же дней. Тихая девочка-сектантка, любимица Гуру, смиренная и кроткая духовная искательница стала на глазах меняться. Словно прорвало плотину, и все, что до этого копилось под маской благочестия, выплеснулось наружу — взорвалось, растеклось по песку липкой лужей, в которой стали вязнуть ноги тех, кто оказался рядом.

Ты как будто вырвалась на свободу, забыв дорогу назад. Перешла черту, за которой океан хаоса и галактика безумия. Все мы оказались на маленьком островке нормального мира в самом центре бушующего моря. Без какой-либо системы сигналов для связи с тобой.

Демоница, черная богиня, танцующая на трупе Шивы. Я закрываю глаза и вижу тебя. Ты лежишь ночью на берегу, блаженно улыбаясь. Я не могу растормошить тебя и бесполезно суечусь вокруг. Твои руки широко раскинуты, глаза плавают в звездах, ноги в волнах, крабы уже подкрадываются, чтобы откусить кусочек нежного тела, в длинных волосах застряла ниточка водорослей. Утром, как ни в чем не бывало, ты будешь плавать с дельфинами. Я буду пить крепкий чай и курить самокрутки после бессонной ночи.

Когда ты целыми днями где-то пропадала, я садился за твой ноутбук и переносил свои записи из записных книжек с затертыми карандашными закорючками в цифровой формат. Я надеялся, что однажды ты прийдешь в себя и прочтешь мою книгу.



У тебя есть боги,

У меня — моя неприкаянность.

В необозримой пустыне

Ступают верблюды.

Я знаю, что ты утвердилась в себе,

И тебе не в чем каяться.

На пути караванов нет вех,

Нет знаков, разметки,

Нет никаких признаков

Правильного направления.

Но это не помешает нам

Найти свой путь.

Ведь у нас есть звезды

И знамения —

Они одни на всех.

Только бы научиться их читать.

Бесконечность — наш общий приют,

Наша тетрадь.

Чтение и письмо —

Отличный способ скоротать вечность.



Шанти часто приходила поздно ночью, когда я уже спал и уходила рано утром до моего пробуждения.

Иногда ее отпускало и мы вместе купались ночью в море. Течение сносило нас в сторону, тело окружал светящийся планктон, и мы словно плыли в космическом пространстве, среди звезд и галактик. Потом мы выходили из воды и нагишом шли по берегу, светясь в темноте. Ты что-то говорила и говорила, а я молчал.



Шанти, Шанти,

Зачем эти слова,

Когда тут вся вселенная,

А мы идем по ее берегу

В искрящихся костюмах из планктона.



Становилось все жарче. Днем внезапно нападала слабость, оставалось только сидеть, курить и смотреть на узкую полоску воды за оградой домика. Или лежать под вентилятором — вух-вух-вух-вух — и слушать на твоем плеере что-нибудь бодрое, вроде Pterodactyl Plains. Пока было электричество в розетке.

Я закрывал глаза и представлял, как плывут куда-то вверх радужные медузы, и я с ними — все вверх, и вверх, и вверх. Медленно наступал сансет, фигурки медитаторов и йогов, собак, индусов, туристов постепенно растворялись в сумерках, все стихало, только море шумело громче обычного — вуууууух-вууууууух-вууууууух.

Появлялись силы, снова включали электричество. Можно было лежать за светлым прямоугольником ноутбучного экрана и писать или переносить уже написанное из записной книжки. Не важно, что писать. Пока я пишу, я существую. Не важно что — хорошее или плохое, полезное или вредное. Только слова отделяют бытие от небытия. Стоит затихнуть — и стихия сотрет тебя, океан ворвется в окна, выбьет двери, размоет стены, погасит экраны, зальет глаза и уши. И останется только бесконечное пространство, покрытое рябью. Ну может где-то в дальнем его уголке будет плавать одинокий вентилятор, о котором уже никто не напишет.

ВОСЕМЬ

В одной индийской священной книге сказано, что черепаха растит детенышей, думая о них. Приплыв сюда к берегам Гокарны за тысячи километров и отложив на пляже яйца, она уплывет обратно и никогда не увидит их. Только силой мысли будет помогать им вылупиться, доползти до прибоя, выжить в опасном океане, не угодить на зуб какой-нибудь хищной рыбине. В один из дней, когда я купался, из воды рядом со мной поднялся метровый хвост. Мама-черепаха, думай обо мне.

В тот день я пошел бродить по пляжу и в самом дальнем его конце — у впадающей в море реки — наткнулся на занесенные песком кости. Кости успели изрядно побелеть под безжалостным солнцем, покрыться микро-трещинками, слиться с окружающей средой, частично зарасти травой, покрыться мусором. Крабы вырыли под ними глубокие норы и грозили из них клещнями.

Стало темнеть, идти домой не хотелось — там меня ждало безумие Шанти и клопы в матрасе. Я сидел, смотрел на закат. Потом как-то само собой начал вынимать из песка тяжелые кости и строить из них что-то вроде небольшого шалаша. А про себя думал, чьи же это кости. Может падшего ангела?

Жил-был ангел. Весь такой белый и пушистый. Прислуживал богу. Бог мне представлялся в виде Гуру. Гуру сидел на троне, уткнувшись в свою белую бороду, а перед ним сидели в позе лотоса ангелы и повторяли мантры. Однажды одному из ангелов надоело это дело, он залез на крышу дома, где жил бог, выкурил пачку биди и прыгнул вниз. Приземлился он тут на пляже, в Гокарне. Да не очень удачно — остались тут его косточки.

Только косточки и море. Море.



Я пишу про него —

Из тебя он вышел,

Долго полз по твоему берегу,

Потом шел,

Бежал,

Бежал,

Взлетел,

Сильно оттолкнувшись лапами,

От края обрыва.

Он летал высоко,

Иногда падал,

Больно расшибался,

Отлеживался,

Снова полз,

Шел,

Бежал,

Оббежал вокруг света

И вернулся к тебе.

Ты первая мать,

Последнее прибежище.

Когда долго-долго идешь

И вдруг приходишь

На берег моря —

Идти дальше некуда.

На твоем берегу

Кончаются все дороги.



Я выстроил из костей каркас шалаша и накрыл его сухими пальмовыми листьями. Наступила теплая тропическая ночь. Сквозь вход и щели в стенах шалаша виднелись звезды, я лежал на спине и смотрел на них. От дождя такой шалаш точно бы не спас, но сезон дождей был еще впереди.

Ближе к полуночи я вдруг понял, что лежу внутри кита, который когда-то выбросился на берег. Почему-то было очень приятно осознавать это. Я почувствовал что-то большое, надежное и родное — как материнская утроба, как океан. Потом звезды сами собой сложились в созвездие Кита, и я уснул.

Когда я на рассвете проснулся, пальмы шумели над моей головой. Я снова засыпаю на несколько минут и мне снится, что я слышу, как пальмы переговариваются друг с другом, кивая на меня. Языка я их не понимаю. Но меня осеняет, что для пальм на берегу океана, люди, все человечество — как пришельцы, на миг сошедшие на берег с утлой лодчонки. Через миг они бесследно растаят на горизонте.

Вдруг сон прервался: девочка в ярко-синем платье и ослепительно-желтой рубашке шла по воде вдоль берега. Встав, я тоже пошел по берегу, проснулся и пошел, открыв глаза, без мыслей, без прошлого, с открытым ртом. Вдох-выдох, вдох-выдох, шаг левой, шаг правой.

Так шел до рыбацкой деревни, потом повернул назад. Пока меня не было, кто-то на веранде моего домика выложил из спичек слово «чувак» и еще что-то неразборчиво.

Дни проходили один за другим без особых приключений. Я жил то в домиках для бекпекеров, то в своей хижине из костей кита. Хижину время от времени приходилось выкапывать из песка. Песок пребывает в постоянном движении. Если забыть о нем на пару дней, он заметет все следы пребывания человека на своей территории, так что ничего нельзя будет найти.

Когда живешь на пляже, невозможно избежать песка. Его выметаешь из комнаты, а за ночь ветер опять засыпает пол песком и сухими листьями-лодочками.

Песок работает в паре с ветром. Если с нами что-то случится, какая нибудь глобальная катастрофа, ветер и песок заметут все следы жизни на земле за считанные годы.

ДЕВЯТЬ

Ты бежал трусцой по пляжу, медленно, увязая в горячем песке, в одних потертых штанах-клеш (кем-то подаренных, чтобы прикрыть стыд), выцветшая борода развевалась по ветру, из носа свисала изумрудная сопля, руки были подогнуты к худосочной груди, безумные глаза устремлены вперед.

Днем ты воровал кока-колу со столов у туристов в прибрежных кафе. Ночью ты дико хохотал, ходя вокруг моего костра, прячась в пляшущих тенях. Вокруг были только ты и космос. В руках у тебя были две пластиковые бутылки. Когда-нибудь мы все выпьем из них яду и нектару, хотя в них была просто вода.

Однажды я увидел тебя вместе с Шанти. Она вела себя еще безумнее, чем ты. Подпрыгивала на ходу, что-то кричала на смеси хинди, русского и английского — что-то про конец света — бросалась песком в бредущих по пляжу коров, собак и рыбаков. А ты безучастно трусил рядом, с ломтем булки, зажатым в кулаке.

Я подошел к ней, взял за плечи и закричал: «Никогда больше не приезжай в Индию!» Она толкнула меня, и я упал на песок.

Когда вы удалились, я лег на воду, поплыл на спине, расслабив тело, глядя в небо на закате. Течение носило-носило, потом бережно прибило к берегу, где купаются дети. Они научили меня плавать, держась за руки.

Потом я заснул, лежа на песке во время заката. Мне снилось, что мы бежим по берегу древнего моря. Дрожь в теле нарастает, сводит скулы. Вдох, развожу руки и прыгаю, приземляюсь на все четыре, быстрыми движениями оглядываюсь по сторонам. Ты догоняешь, мы вместе мчимся по направлению к лавовым холмам, древнейшему ландшафту на земле, возникшему во времена зарождения жизни. Боковым зрением удерживаю облачко на периферии сознания. В нем все, что меня связывает с теми, кто остался.

Я не ночевал дома несколько дней. Когда я вернулся в мою хижину, она оказалась пустой. Шанти куда-то пропала вместе со своими немногочисленными пожитками, за исключением ноутбука. Ноутбук стоял на столе.

У дверей меня поджидал хозяин-индиец — требовал деньги. Зачем-то в руке он держал старый и ржавый нож для разделки рыбы. Наверное считал меня опасным безумцем. Я решил переехать на пляж, в свой шалаш из китовых костей.



Я отрежу вам голову

Ржавым рыбацким ножом,

Я солью вашу кровь

В кадку для мытья ног,

Я насыплю вам в вены

Чистый скрипучий песок,

Я поймаю вас

В тонкую сеть моих снов.