Kotя › Как добраться в Индию на мотоцикле

Выпала в осадок от фотографии.. нет не титаника!

Оружие, вероятно, сдают в гардероб.

Даа...путешествие митрополита Константина и матушки Катерины по дружественному Пакистану...

Нечего было прикручивать бараний череп, надо было сразу человечий прикрутить и всё совсем по-другому б пошло :)))

Катерина, не застоялась ли ты в Гараже?

Котя, а в Лахоре мы будем?

Меня терзают смутные предчувствия, что город, который основал сын Рамачандры - Лава, окажется светом в конце пакистанского "туннеля". Проверим, посмотрим...

27.09.09. Саккар – Мултан / 443 км (Σ= 7394 км)

Средняя скорость 55,4 км/час

Утром мы вновь совершили вылазку к банкомату. И когда эта чудо-машина выплюнула бумажные прямоугольнички с портретом Али Джинны, а я протянул руки и взял их, то внутри у меня воцарился покой и уверенность. Я в один миг почувствовал себя чертовски богатым сукиным сыном, который может позволить теперь себе все – бензин, гостиницу и даже чистые полотенца.

Затем мы вернулись в отель, расплатились и вызвали эскорт. Эскорт бывает очень кстати, когда вам надо выехать из незнакомого пакистанского города, в котором нет ни одного указателя. Нас вывели на трассу, ведущую в Мултан и мы остановились в ожидании следующей машины сопровождения. Трасса, связывающая Лахор с Карачи – самая важная автомагистраль страны. По пакистанским меркам – автобан. Две полосы в каждом направлении, разделенные бетонным бордюром высотой в пол метра это вам не хухры-мухры. Когда я ее увидел, то даже принялся подпрыгивать от нетерпения. В тот момент ни у меня, ни у Циника не было ни одной причины предполагать что это будет самый тяжелый участок пути Киев-Гималаи.

По трассе Саккар - Мултан, в теории, можно ехать со скоростью 120 км/час. Теорию и практику разделяют три «но»: жуткое движение, скользкий асфальт и эскорт, который плетется на рекордно низкой скорости. И это, хочу я вам сказать, серьезное испытание для психики и нервов.

В довершение к трем перечисленным «но» примерно через час движения, я почувствовал, что у меня внутри начинается сильное трение шестеренок пакистанской действительности и американской кулинарной культуры, которую я употребил вчера вечером внутрь. С пол часа я мужественно терпел спазмы в животе, а затем догнал полицейский джип и начал им сигнализировать об экстренной остановке. Остановка была произведена возле придорожного пункта общественного питания, одновременно являющимся также пунктом шиномонтажа, ремонтной мастерской, стоянкой грузовиков и просто кучей мусора. Я вскочил с мотоцикла и побежал к деревянным будочкам, стоящим поодаль, и заперся внутри. Удивительно, что деревянные сортиры выглядят одинаково по всей планете. Антиглобалисты почему-то совершенно упускают этот факт из виду, устраивая свои манифестации в протест против олимпиады и гамбургеров. Между тем, деревянная будка пакистанского туалета абсолютно ничем не отличается от деревянной будки украинского туалета.

Кабинка, в которой я заперся, была тут же взята под усиленную охрану двумя полицейскими. Сквозь щели в дощатой двери, достаточно широкие, чтобы просунуть в них палец, я наблюдал за тем, как они несли свой караул и я могу поклясться, что они не шутили. Они держали автоматы наперевес и, то и дело, оглядывались по сторонам. Когда я, истекая потом, выбрался, наконец, наружу, один из них поправил автомат на плече и сказал, что здесь небезопасное место и, если я себя чувствую лучше, то нам стоит ехать дальше.

Я огляделся вокруг, но не увидел ничего опасного. По трассе ехали грузовики, под навесом из грязных металлических листов группа людей пила чай, а другая группа людей столпилась возле наших мотоциклов. Циник отвечал на их вопросы, а двое полицейских переводили с урду на английский и наоборот. Все было мирно и спокойно. Оставаться здесь было больше неинтересно, чем небезопасно. И мы поехали.

И ехали мы долго и, даже можно сказать, тошнотворно долго. Мы все надеялись, что каждая следующая машина эскорта окажется более скоростной, а когда машина менялась, то каждый раз оказывалось, что наши надежды были напрасными. Вначале мы пытались как-то воздействовать на причинно-следственные связи. Мы просили полицейских прибавить газку, мы вырывались вперед, мы махали руками и чего только мы не делали. Но через часа три мы полностью скисли и сдались. Наши руки вяло упали на рули, а взгляды сделались словно у коров, которых ведут на забой. Нас обгоняли тяжелые пакистанские грузовики, а мы вдыхали их вонючие выхлопы, плетясь за раздолбанным джипом, выкрашенном в темно-синий цвет, в левом ряду. И это пораженчество продолжалось до самого конца штата Синдх.

Пакистанские грузовики заслуживают того, чтобы рассказать о них отдельно. В этот день у меня было время и возможность их рассмотреть. Я даже, помню, тогда подумал, что их изучению можно посвятить целую научную диссертацию. Сейчас я уже плохо помню все детали, но в целом этот феномен описать попытаюсь.

Традиционный пакистанский грузовик делается из фабричной модели путем серьезного тюнинга и переделки. От оригинального грузовика оставляют раму и переднюю часть кабины. Все остальное срезается с целью получить как можно больше места для груза. Кабина укорачивается и в нее вставляются деревянные резные двери и делается деревянная задняя стенка. Стекла в дверях делаются малюсенькими для защиты от солнца, а кузов наращивается до трехметровой высоты и выносится над крышей кабины, чтобы получить дополнительное место для складирования груза. Лобовое стекло неоправданно большого размера, заклеивается или закрашивается наполовину всякими красивыми орнаментами, так что часто водитель смотрит на дорогу сквозь небольшую щелку между этими налепами.

На грузовик устанавливается три-четыре дополнительных комплекта фар, а затем навешивается около тонны всяких отражателей, цепей, висюлек, бранзулеток и всего остального красивого, что попадется под руку. Ставший теперь красивым, мощный передний бампер, выносится на пол метра вперед, наподобие тарана. Так, на всякий случай.

Так как, почти весь апгрейт кузова и кабины выполняется из деревянных досок, то двери и борта делаются с резными арками и колоннами, свойственными храмовой архитектуре. На деревянных плоскостях, в глубине этих арок, обязательно рисуется какая-то картинка, часто с сюжетом.

Очень важным информационным полем является тыльный борт кузова - на нем, в обязательном порядке, изображается какой-нибудь портрет. Вначале я думал, что это портрет водителя или хозяина грузовика, но затем понял, что портреты повторяются. Я насчитал примерно шесть или семь их разновидностей. Причем, один из них был явно портретом Бенезир Бхутто, а остальных персонажи были мне не знакомы, но это были явно портреты знаменитых людей. Все портреты рисуются строго по канонам – в три четверти, на фоне горного пейзажа, где обязательно присутствует озеро или ручей.

Иногда вместо портрета человека изображается птица или горная лань.

Встречаются, конечно, современные грузовики, обладающие большей вместимостью и грузоподъемностью, которые не требуют таких серьезных усовершенствований. Их просто слегка разрисовывают и украшают морду сотнею отражателей, не прибегая к резным дверям и прочему трудоемкому хэндворку.

А на границе Синдха и Пенджаба нас встретили бравые ребята элитного подразделения полиции Пенджаба. О том, что они элитные коммандос сообщали две надписи, сделанные на их черных майках – на груди и на рукаве. Майки также украшали нарисованные разноцветные пистолеты, пули и стилизованные крылья. Завершала информационный ряд, размещенный на поверхности трикотажной ткани, надпись, сделанная на спине крупными буквами – «NO FEAR». Так что, с первого взгляда было понятно, что это никакие не майки, а курдские штаны. В том смысле, что практического толку от них, кроме жалкой попытки создать психическое воздействие на мерзавцев, не было никакого. Пользуясь такой палитрой средств, я бы еще на месте дизайнера, для пущей убедительности добавил бы несколько черепов и, возможно даже, эмблему AC/DC.

У элитных бесстрашных коммандос был огромный джип Тойота, который выглядел словно вчера сошел с конвейера. Их сержант улыбнулся нам в тридцать два зуба и сказал, что если мы не против быстрой езды, то они будут держать скорость в девяносто - сто, чтобы к вечеру быть в Мултане. Поэтому следующие семьдесят километров мы проехали меньше чем за час.

А затем мы остановились у придорожного кафе, которое имело невиданный мною ранее в Пакистане, алюминиево-цивилизованный вид. Чувствовалось, что мы, пусть медленно, но все-таки приближаемся к столице. Сержант, бегло говорящий на английском, предложил нам отдохнуть и выпить с ними чая, при этом он настоял, что угощает он. Мы спешились, зашли в стеклянный павильон и расселись за большим столом. С одной стороны стола оказались мы с Циником, а с другой - пять улыбающихся спецназовцев.

Вначале последовал обмен любезностями и ряд вопросов, которые вам никогда не задаст житель Европы, но в обязательном порядке спросит житель Востока. Например, о том, женаты ли вы и сколько у вас детей. Для представителя восточной культуры это очень о многом говорит. А для жителя Киева это лишь побочная, бессмысленная информация.

Вскоре, как это случалось каждый раз, Циник перенаправил беседу с темы семьи на тему роли женщины в исламском обществе и, в очередной раз выразил свой восторг по поводу увиденного. По его мнению, гендерная политика исламских республик приближалась к идеалу, в то время как украинское общество все больше и больше поражалось западным сифилисом женской эмансипации. И, как это случалось каждый раз, вызвал своим заявлением бурные согласия и одобрения со стороны мужского гендера это самой исламской республики. Коммандос посжимали в воздухе кулаки и весело закивали головами:

- Йес! Мен из фьост! Йес!

Затем, как обычно, кто-то из мужиков с горечью заметил, что и у них в стране, последнее время бабы тоже начинают борзеть. Особенно в больших городах. Тут все сразу начали вздыхать и качать головами, соглашаясь, что таки да, борзеют и, даже можно сказать, опасно борзеют.

В конце концов, когда семьи и женщины были обсуждены, сержант спросил нас куда мы едем и, услышав ответ, поморщился и категорично заметил.

- Я не люблю Индию.

- Почему? – Спросил я.

- Индия это не мусульманская страна. – Ответил он, повертев в воздухе растопыренной пятерней.

– Да, совсем не мусульманская страна. – Дружно закивали остальные спецназовцы.

Тогда я спросил, был ли сержант когда-нибудь в Индии.

- Был, – Сухо сказал он. – В Кашмире.

Я сразу догадался, что был он там, предположительно, в году, этак, тысяча девяносто девятом и явно не в качестве туриста.

Вступать в религиозный диспут с группой пакистанских коммандос не самое умное, что может сделать бледнолицый турист из восточноевропейской страны. Поэтому я ограничился тем, что высказал мнение, что вероисповедание человека должно быть исключительно его личным делом, но никак не делом страны, общества и государственной политики. Я сказал, что нечто похожее было в стране, под названием СССР, которой уже нет. И я думаю, что это было правильно, потому что это приносило свои плоды. В СССР, конечно, не все было гладко, но такие вещи как интернационализм и запрет религии на общественном срезе бытия, на мой взгляд, свое дело делали очень хорошо.

Так что, сказал я, если посмотреть не на религию, а на конкретно взятых людей, населяющих Индию, то не такая уж она и ужасная страна.

Коммандос поджав губы посмотрел в окно, подумал с минуту, а затем хлопнул ладонью по столу и сказал, что он со мной на все сто процентов согласен.

- Все люди братья. Я люблю их всех.

Но по подергивающемуся уголку его глаза было видно, что даже полюбив всех индийских братьев, он все равно вряд-ли сможет полюбить саму Индию.

Короче говоря, за время чаевничания мы так подружились с этими веселыми полицейскими, что они даже дали подержать Цинику автомат на групповой фотографии. Циник, конечно, на этом не остановился и решил использовать по полной выгоду от такого знакомства. Он немного помялся, а затем достал свою майку с логотипом Джек Дэниелс и предложил сержанту махнутся на майку «No Fear». Конечно, из этого ничего не вышло, потому что во-первых, полицейская майка была предметом форменной одежды и обмену не подлежала, а во-вторых, сержант не мог явиться в участок с рекламой спиртного напитка на груди. Сделав бы так, он поступил бы очень не по-мусульмански. Так поступить может только гяур, проживающий на территории бывшего СССР. Гяур, который, к тому же еще, и не разбирается в английском.

Меня разобрали на куски. Чувствую себя хламом.

***

Жила-была Вселенная.

Не на суше и не на море, не во времени и не в пространстве, не снаружи и не внутри. Тогда этого всего еще придумано не было. И была вселенная пустой и неинтересной. Но было у нее одно свойство, вернее свойство было не у нее, а свойство и было ею. Или она была свойством. Короче, это сложно объяснить. Свойство это было чем-то средним между понятиями «делиться» и «умножаться». Можно сказать что Вселенная размножается делением или делится размножением. И то и то будет верным. Еще подойдет сюда слово «усложняться», хотя оно тоже не самое точное.

И вот, Вселенная очень долго усложнялась пока не появилась наконец материя.

Конечно, здесь сразу две неточности: «очень долго» и «материя». На самом деле никакого «очень долго» не было, потому что человеческого времени тоже еще не было. Поэтому, можно сказать даже, что материя появляется прямо сейчас, а можно сказать, что появилась она миллиард миллиардов лет тому назад. И то и то будет верным. Но человеку проще думать, что это было миллиард лет назад, потому что так устроена его голова. Поэтому пусть будет «очень долго».

Во-вторых, материи тоже, конечно, никакой не появилось. Потому что, то что для человека или мотоцикла - материя, для какого-нибудь гамма-луча – вообще неизвестное понятие. Но будем считать, что и она появилась. Но законы природы толкали Вселенную дальше. Хотя, законы природы и Вселенная, это тоже, в принципе, одно и тоже. Поэтому, будем считать, что Вселенная толкала саму себя.

И вот, эта самая Вселенная, уже как материя, усложнялась, усложнялась и вскоре начала принимать разные правильные и неправильные геометрические формы. Но это еще были не мотоциклы. До мотоциклов еще было как Беты Ориона. Но не в смысле расстояния. Ну, вы поняли, короче.

Это были первые невзрачные куски простой бесцветной субстанции, без запаха и без вкуса, которая только-только научилась быть стабильной и сама поддерживать свою форму. И пусть эта форма была не такой изящной, как коринфская колонна в Эфесе, но все равно, это выглядело круто. Научившись принимать форму стабильных химических соединений, материя продолжала усложняться и извращаться дальше и через какое-то условное время во Вселенной появилась новая невиданная доселе форма, известная как углеродная жизнь. И эта форма была способна воспроизводить саму себя.

Это было что-то, скажу я вам. Когда Вселенная научилась производить себе подобных, она принялась делать это с неистовством сексуального маньяка, вышедшего после ста лет отсидки в одиночной камере. Она воспроизводила, воспроизводила и воспроизводила до тех пор, пока не наступил полный хаос и кризис перепроизводства. Земля сплошь покрылась кактусами, водорослями и пальмами, среди которых прыгали, бегали, плавали и летали миллиарды комаров, рыб, динозавров и обезьян. По последним данным ученых, она это пыталась сделать и на Марсе, но бросила это дело на пол пути, потому что там надо было париться с низкой температурой и отсутствием воздуха. На Земле это сделать было проще.

Конечно, если посмотреть на все это с точки зрения самого заурядного человека, то может показаться, что Вселенная сидела все полугодие, словно какой-то дебильный двоечник на задней парте, и, высунув язык, малевала синей шариковой ручкой бессмысленные линии в тетради. А потом вдруг эти линии сложились в чудесную картину кисти Шишкина. Ничего подобного. Конечно же, у вселенной был и есть план. И этот план видит и знает каждый мотоцикл. Но люди его не видят, потому что совсем не в ту сторону смотрят. Люди часто представляют себе этот план в виде пирамиды, на вершину которой помещают, влучшем случае - глаз, а в худшем случае – себя. На самом деле этот план так же похож на пирамиду как и на фильм «От заката до рассвета». Если уж пытаться как-то нарисовать на бумажке этот план, что само по себе уже невыполнимо, то надо представить себе не пирамиду, а конус, основание которого будет бесконечно огромно, а вершина удалена бесконечно далеко. И у конуса этого нет ни «внутри», ни «снаружи», потому что первое непрерывно перетекает во второе, как поверхность той же бумажки, если свернуть ее в лист Мебиуса. Ну и тогда - да. На бесконечно удаленную вершину можно поместить глаз. С тем лишь уточнением, что этот глаз, бесконечно удаленная вершина и сам бесконечно огромный конус – одно и то же.

И вот, продвигаясь по этому плану, дошла Вселенная, наконец до того, что начала она пытаться проявиться в форме, которая будет способной не только воспроизвести саму себя, но и отделить саму себя от не себя. И в один прекрасный день это ей удалось и она впервые посмотрела на свое отражение в луже, воспаленными от недосыпания, человеческими глазами.

И увидела она, что это невероятно круто. И разделился мир тогда на объект и субъект, на глаза и их отражение, на потребление и созидание, на естественное и искусственное. И это тоже было невероятно круто. Вселенная кружилась и танцевала от такой радости целую ночь. А потом она хорошо выспалась, и принялась заполнять новой формой жизни все щели и дырки, в которые эта форма могла проникнуть. И принялась новая форма рубить деревья, жевать кактусы и поедать животных. А другими словами – познавать все то, что ее окружало.

И вот как-то раз, Вселенная встала поздно утром с очередного бодуна и вышла, сладко потягиваясь, в своей новой форме из пещеры, чтобы хлебнуть воды и умыться из лужи. Сделав эти дела, она почесала грязную голову, огляделась вокруг и увидела, что вокруг бродят такие же нечесаные остолопы, смотрят в свои отражения в луже и что-то мычат. А о чем они мычат, одному Аллаху известно. И тогда она подошла к одному из них и заглянула ему в глаза. А в глазах она увидела целую стопку мыслей, перевязанных бечевкой. И захотела она узнать эти мысли и поделиться своими мыслями по поводу происходящего. Попробовала она это сделать, но в ответ получила лишь дубиной по морде.

Тогда поняла Вселенная, что надо еще работать и работать над собой.

Мултан оказался огромным городом. Не таким уродливым, как Саккар, но тоже, как по мне, не лишенным шансов побороться за место в первой десятке.

С другой стороны, банкоматов, принимающих международные карточки здесь было как грязи, на улицах везде кипела люля-кебабная жизнь, а гостиниц было достаточно много, чтобы выбрать себе наиболее подходящую. И самая подходящая гостиница оказалась странным бетонным зданием, с охраняемой парковкой в крытом атриуме. На парковке обнаружился огромный БМВ, с австрийскими номерами и, стоящий рядом, приземистый Харлей на ременной передаче, груженный всякими торбами, ящиками и пакетами, примотанными друг к другу веревками.

К рулю Харлея был привязан ледоруб и пластиковая каска для альпинизма.

Ох уж эти менты -секьюрики-полицаи, регулирующие глубину проникновения сперматозоида Коти в лоно Пакистанщины!

Из-за этих гандонов Котя вынужден ограничиться познанием банкоматов, эскортов, чек-пойнтов, кафе, отелей, автозапровок, ну.. и прочей придорожной пыли.

И, к сожалению, ничего не расскажет нам о том, как погулял на свадьбе Рекиба Уллаха, взявшего в жёны первую красавицу Мултана - прекрасную Наргиз, о том, как посетил концерт авторитетного синдхского певца Насруддина Кхана, о празновании дня рождения майора полиции Зульфикара Шаха, и о своём мимолётном романе с дочкой владельца мясной лавки, очаровательной Шахназ...

Возникает подозрение, что где-то совсем рядом кипит жизнь и даже разгораются страсти, но сквозь матовую полупрозрачность латекса её не удаётся разглядеть.

... подождём репортажей из очередного пыльно-грязного городка.