КАЛХАНА

Река царей

СУЙЯ

Страна страдала от губительных рааливов озера Махападма и была рассечена многочисленными потоками, из-за чего земля давала небольшой урожай. Благодаря усилиям царя Лалита-дитьи уровень вод был несколько снижен и земля стала давать немного больше. Но с течением времени, особенно после смерти царя Джаяпиды, когда сменили друг друга несколько малодушных царей, снова земля оказалась залита водой. Тысячу и пятьдесят динаров стоила мера необмолоченного риса в этой растерзанной голодом стране.

Благодаря заслугам Авантивармана и для того, чтобы обеспечить возможность существования всем живым существам, блистательный Суйя, воплощенный бог пищи, родился на земле. Деяния этого благословенного человека воистину были чудесами мира. И хоть о происхождении его ничего не было известно, ясно стало, что хоть и в калиюгу, но родился он не из женского чрева.

Однажды женщина-чандала, которую звали Суйя, подметая улицу, нашла новый глиняный горшок с крышкой. Приоткрыла она крышку и увидела лежавшего там младенца с глазами, подобными лепесткам лотоса, сосущего пальчики. «Наверное, бросила его какая-нибудь несчастная мать», — подумала она с нежностью, и груди ее наполнились молоком. Она взяла его себе и вырастила, не оскверняя его прикосновением. С именем Суйи вырос он умным человеком, умевшим писать, и стал в доме у какого-то домохозяина наставником его детей. Постами, омовениями и религиозными обрядами завоевал он сердца добродетельных, и ученые окружали его, обладавшего блестящим умом. В разговорах с ними, когда толковали они о разрушениях от наводнений, он говорил: «У меня есть план, но что я могу сделать без средств?» Словно безумец, повторял он постоянно эти слова, пока не удивился им царь, когда доложили ему о них шпионы. Когда же, призвав его, царь спросил: «Говорил ли ты так?» — он повторил все, что говорил, без колебаний.

«Он безумец», — говорили о нем в свите царя, но тем не менее царь, пожелав увидеть, как он осуществит план, предоставил в его распоряжение казну. Получив много горшков с динарами, Суйя поспешил на лодке к Мадхавараджье. Там, у деревни Нандака, залитой водой, бросил он горшок с динарами и поспешил обратно. «Конечно, он всего лишь сумасшедший», — толковали о нем придворные, но царь все же решил посмотреть, чем все это кончится. Бросил Суйя в воду пригоршню динаров и в Крамараджье, добравшись до места, называвшегося Якшадара. В этом месте валуны, скатившиеся с гор, так запрудили Витасту с обоих берегов, что вода пошла вспять. Изголодавшиеся крестьяне в поисках динаров убрали валуны из русла реки и очистили Витасту.

Таким образом мудрый сбросил за два или три дня воду и в одном месте перегородил Витасту с помощью ремесленников каменной плотиной. Благодаря каменной плотине, построенной Суйей, сотворившим чудо, вся река, дочь Нилы, была остановлена на неделю. Расчистив ложе реки и соорудив каменные защиты против обвалов, он открыл плотину.

Долго сдерживаемая река, словно нетерпеливо жаждущая встречи с океаном, снова побежала навстречу ему. Схлынувшая вода открыла землю, почерневшую от ила, среди которого сверкала чешуей рыба, — словно открылось небо, очистившееся от туч и полное звезд. Повсюду, где становилось известно ему, что наводнение причиняло разрушения, всюду строил он новые каналы для Витасты. С несколькими каналами, отведенными от реки, уподобилась Витаста змее с несколькими головами на одном теле. Предприимчивый Суйя заставил Инд, протекавший слева от селения Триграмм, и Витасту, огибавшую его справа, прежде сливавшихся около Вайнаясвамина, соединиться теперь около Сринагара, и их слияние нерушимо даже в конце кальпы».

Суйя заставил разные потоки, грозно стремившие свои волны, подчиниться его воле, подобно тому как заклинатель змей подчиняет кобру. Построив каменный парапет для Витасты длиной в семь йоджан, он покорил воды озера Махападма, а уж из этого озера устремилась Витаста, направленная им, по своему руслу так быстро, как стрела, выпущенная из лука.

Так, подобно славному вепрю Махаварахе, освободил он землю от воды и основал разнообразные деревни с многочисленным населением. Он сделал эти деревни изобилующими различным продовольствием, с устройствами для регулировки воды и прудами, и народ говорил о них как о драгоценных украшениях.

Да и теперь, когда осенью спадают реки, потоки обнажают множество столбов, которые напоминают столбы для привязывания слонов в воде, когда их одолевает течка. Динары, которые Суйя высыпал у Нанда-ки в неизмеримую глубину, были найдены там на сухой земле, потому что Нандака вышла из воды.

Изучив различные типы почвы, Суйя избавил крестьян от зависимости от дождя, подавая воду из реки на их поля по водоводам. И он снабдил деревни водой, и, взяв из каждой деревни образец почвы, он определил в уме, в какое время она будет нуждаться в поливе. Он установил для каждой деревни количество и порядок распределения воды на постоянной основе и сделал Анулу и другие каналы привлекательными, окруженными прекрасными поймами с богатым и щедрым урожаем.

Ни Кашьяпа, ни Самкаршана не доставили стране таких благ, какие достались ей благодаря добродетельным действиям Суйи.

Освобождение земли от воды, раздача ее добродетельным брахманам, строительство каменных плотин, укрощение демона Калии, потребовавшие от Вишну добродетельных дел в четырех аватарах, были совершены Суйей, обладающим громадными религиозными заслугами, всего лишь за одно рождение.

Там, где с незапамятных времен даже в хорошие годы мера риса стоила двести динаров, там же, в том же Кашмире, со времени Суйи — о чудо! — цена той же меры стала всего тридцать шесть динаров.

На берегу Витасты, там, где она вытекает из вод озера Махападма, Суйя основал город, подобный раю, который носил его имя. Он установил на озере, достигавшем краев горизонта, порядок во веки веков, чтобы на нем не ловили птиц и не устраивали рыбной ловли.

После того как пожаловал Суйя брахманам деревню Суйя Кундала, на память о себе он выстроил каменный мост, также названный его именем.

На земле, освобожденной им от воды, деревни, такие, как Джаястха-ла, основывались тысячами Авантиварманом и другими царями.

ЦАРСТВОВАНИЕ АНАНТЫ

Мать царя Шрилекха сама желала воссесть на трон. Все уже было приготовлено к помазанию, но, пока она возвращалась с омовения, сводный брат умершего царя Сагара вместе с экангами помазали на царство сына Самграмараджи Ананту. Подобно тому как жаждущий захватить сокровище, унесенное другим, совершает грех, когда убивает сторожившую сокровище змею, точно так же мать царя, сама желавшая царства, озлобленная тем, что другой его у нее отнял, готова была погубить сына. До такой степени была она раздосадована утратой царства, что позабыла о любви к сыну. Тьфу на жизнь, пресыщенную наслаждениями!

В это время дядя юного царя, брат его отца Виграхараджа собрал войско, чтобы захватить царство. Он выступил из Лохары, сжег пограничную крепость и через два с половиной дня вошел в столицу. Посланные Шрилекхой войска ворвались в Лотхикаматху и сожгли Виграха-раджу со всеми, кто его сопровождал. После этого соорудила она два матха — один в честь своего покойного супруга, другой — в честь сына и, щедро тратя деньги, выказывала постоянную готовность к мятежу.

А пока что юный царь расстался с детством и стал крайне расточителен, как и бывает с теми, кому от рождения предназначено властвовать. Ближайшими его друзьями были Рудрапала и другие царевичи династии Шахи, и, установив им безмерное жалованье и осыпая богатыми дарами, подорвал он доходы государства. Хотя назначил царь Рудрапале каждодневное содержание в сто пятьдесят тысяч динаров, никогда не расставалась с тем нищета. Диддапале назначил государь восемьдесят тысяч динаров, но никогда тот не проводил ночи спокойно. Любимец государя Анангапала был подлинным веталой, чей ум занимало лишь хищение золотых изваяний богов из храмов.

Рудрапала, укрывавший похитителей жизни, богатств и прочего, стал истинным прибежищем воров, чандалов и тому подобных. Преданные Рудрапале каястхи выжимали из народа соки, а их предводитель Утпала построил приют для слепых. Что уж говорить о любви царя к Рудрапале! Луноликую Асамати, старшую дочь Индучандры, государя Джаландхары, построившего матх Трипурешвара, названный его именем, взял Рудрапала себе в жены, а младшую ее сестру Сурьямати выдал за самого царя. С помощью льстивых слов настолько овладел Рудрапала царем, что стал тот послушным его орудием, — так Карна лестью увлек на дурной путь Дурьйодхану.

Как раз в это время могущественный Трибхувана, командующий армией, заключив союз с дамарами, явился, чтобы отнять царство у государя. Когда он, на чьей стороне оказалась вся армия, был готов начать битву, эканги и кавалерия сохранили верность государю. С достойной доблестью Анантадева отражал мечом летевшие в него стремительные дротики и сам нанес тяжелые удары Трибхуване. Хотя тот и был в доспехах, но от тяжелых ударов хлынула у него изо рта кровь, как если бы он изрыгал свое мужество. Почти еще юноша, царь, чье геройство было скрыто покрывалом скромности, явил необычайную силу, и при виде этого Трибхувана покинул поле боя, а Анантадева, чье мужество было беспримерно, сразил у деревни Шаластхала шамальского дамару Абхина-ву, метавшего смертоносные дротики, чье мужество оказалось бесплодным. Царь Ананта, возникавший в разных местах битвы, с мечом, на который налипли кровь и мясо, что делало его похожим на ваджру, потрясал мир, словно Бхайрава. На каждом шагу видел он экангов, чьи тела истекали кровью от ран, и, когда он узнал имена лучших бойцов, проснулась в нем щедрость и избавил он их от неопределенности пожалований из казны, назначив постоянное жалованье. Таким же образом назначил благодарный царь в награду всем своим слугам девятьсот шестьдесят миллионов динаров. В народе говорили, что, когда государь вернулся с поля битвы, то от того, что долго и крепко сжимал он рукоятку меча, разжались его пальцы лишь тогда, когда на них полили молоком.

Да, велико благородство государя — ведь когда бежавший из страны несчастный Трибхувана вернулся, он был без гнева принят властителем. Брахмараджа из рода Трибхуваны был назначен на пост начальника казначейства, но, встретив ненависть Рудрапалы, был вынужден уйти. Правитель дарадов Ачаламангала вместе с еще семью царями млеччхов и да-марами был приведен Брахмараджей в страну. Когда они приблизились к деревне Кшираприштха, навстречу их войску устремился в жажде битвы исполненный мужества Рудрапала. На следующий день, когда обе армии расположились в предвидении боя, повелитель дарадов отправился кутить во дворец наги, которого звали Пиндарака. Хотя приближенные Ачала-мангалы предостерегали его от дурного поведения, но, увидев в пруду рыбу, метнул он в нее дротик. И тогда из пруда поднялся нага, обернувшийся шакалом, и в охотничьем азарте повелитель дарадов помчался за ним. Когда же царское войско увидело, как Ачаламангала бежит, словно бы нападая, то решило оно, что нарушил он условия, и выступило, чтобы избежать неожиданностей атаки и сразиться. И тогда последовало яростное столкновение оружия с оружием, меча с мечом, породившее пропасть огня, торжество битвы, венчавшей героев с небесными девами. В этой яростной схватке могучих воинов предводитель дарадов Ачаламангала потерял голову, снесенную ударом меча, а для Рудрапалы этот ужасный праздник прирастил его славу. В войне достались царям млеччхов. смерть, оковы и прочее, а повелителю Кашмира — золото, драгоценные камни и прочее. Рудрапала поднес государю голову царя дарадов, жемчуга короны которого просвечивали сквозь покрывавшую ее кровь. Подобные столкновения были у Анантадевы с его братом Удаянаватсой, а также с брахманами, устраивавшими голодовки. Затем Рудрапала умер от болезни лута, и вскоре после него умерли и другие царевичи из династии Шахи.

Когда было покончено со слепой привязанностью Анантадевы к Палам (т.е. царевичам из династии Шахи), царица Сурьямати стала отражаться в сердце супруга, как в чистейшем зеркале. Она, другим именем которой было Субхата, построившая Гауришвару, возвела на берегу Ви-тасты святой матх, названный в ее честь. Одаряя брахманов коровами, золотом, лошадями, драгоценными камнями по случаю освящения святилища Садашивы, она избавила многих из них от нищеты. В честь своего младшего брата Ашачандры, которого звали также Калланой, и из нежной любви к нему возвела она матх и еще пожаловала этому матху агра-хару. В честь другого своего брата, Силланы, и в честь супруга она построила два матха: один — около Виджаешвары, другой — около Амареши и совершила высокодобродетельное дело, пожаловав ученым брахманам сто восемь аграхар в святой Виджаешваре. Она также раздала, прославляя супруга, много аграхар в Амарешваре, а также построила Тришулу, Баналингу и другие святые храмы. Когда Раджараджа, сын Анантадевы и Сурьямати, умер, супруги оставили дворец и поселились около храма Садашиве. Начиная с того времени, покинув резиденцию прежних царей, сделали они обычаем жить там.

Любовь государя к коням сделала для него особенно приятными конюших, и благодаря его милостям и участию в разграблении страны они по всему стали ему равны. Как и положено тем, кто зачат царями, любимцем Анантадевы стал знаток шуток Даллака, уроженец долины, обиравший народ. Повелитель Малавы царь Бходжа, послав царю горы золота, велел построить в Капатешваре пруд, и по велению Бходжи оттуда, из пруда Папасудана, постоянно должна была доставляться государю вода для омовения лица, а человеком, который помогал ему устраивать это трудно выполнимое дело и отправлял стеклянные сосуды, наполненные той водой, был некий Падмараджа, уроженец долины, торговавший бетелем, и вот он-то и стал любимцем царя, поскольку Анантадева любил жевать бетель.

Тогда и случилось, что этот торговец бетелем стал забирать у царя чуть ли не весь доход с царства. И сам трон, и корону с пятью полумесяцами этот богатей забрал у государя в качестве залога за подлежавшие выплате деньги. Эти символы царской власти раз в полмесяца, в день, когда они были необходимы, приносили из храма. Отвратила несчастье страны, порожденное Падмараджей, царица Сурьямати, выкупившая эти сокровища ценой своего состояния.

Когда страна была избавлена от конюхов, Даллаки и прочих, снова установился в ней ненарушаемый порядок. Начиная с этого времени царица стала заниматься делами государства, а сам царь, оставив помыслы о бранном геройстве, стал исполнителем ее велений. Подчинение царя супруге не вызвало никаких упреков с какой-либо стороны, поскольку оба были безупречно добродетельны. Благодаря своей преданности Шиве, обетам и омовениям превзошел Анантадева щедростью и прочими добродетелями даже древних мудрецов. Благосклонность царя, словно невеста во время сваямвары, подолгу всматривалась в слуг, выбирая себе все новых и новых фаворитов. Цирюльник, которого звали Кшема, назначил для пополнения казны сбор одной двенадцатой и других налогов. Был там также министр, брахман из Тригарты, подвижник, которого звали Кешава, общение с которым украшало государя, словно орошали его амритой прохладные лучи луны, но и его увидели люди одиноко скитающимся, утратившим богатство — чье богатство прочно, подобное ударам молнии из грозовой тучи удачи? Глупцы чванятся полагая, что богатство зависит от судьбы, рода и доблести, но это громадное заблуждение.

У Бхути, вайшьи, служившего сторожем в храме Гауриша Тридаша, были три сына: Халадхара, Ваджра и Вараха. Из них на службе у царицы Сурьямати был Халадхара, который, что ни день продвигаясь, достиг положения главного министра. Царь с супругой стали обращать к нему лица, поскольку он с помощью ума присоединил некоторые близлежащие земли. Учрежденный еще Кшемой департамент чинов Халадхара, человек выдающегося ума, сделал важнейшим среди всех прочих. Существовало древнее право царя определять качество золота, его количество и прочее, что выявляло размеры имущества человека. Халадхара, опасаясь, что будущие правители будут присваивать собранные людьми богатства, отменил это право. Он успокоил народ тем, что казнил конюших, грабивших людей и похищавших жен. Избавивший от несправедливости, низвел он с помощью украшенных золотом храмов, дворцов, матхов, аграхар блеск солнца к месту слияния Витасты и Синдху. Его братья и сыновья, опьяневшие от дружбы с Лакшми, никогда не забывали быть щедрыми в дарах, как слоны в течке не прекращают источать пот. Сын его брата Ва-рахи, прославленный и доблестный Бимба, был назначен хранителем горных проходов и расточал дары, как тучи последнего дня творения — дождь. Для сонма дамаров был он все равно что неожиданно налетевшая смерть, но имел небольшую свиту и погиб в схватке с кхашами, презрев бегство, спасающее жизнь.

Царь Ананта сверг в Чампе раджу Салу и, покоритель царей, посадил там на трон нового властителя. Нередко случалось, что доблестный царь, не имея никакого плана, вторгался в другие царства и оказывался в затруднительном положении. Так, когда он схватился с Калашей, сыном Тукки, его воины разбежались и только хитростью смог Халадхара вызволить государя из Валлапуры. Когда же Ананта вторгся в Урашу, то вра! закрыл ему пути отступления, и только командующий его войсками смог освободить дороги, чтобы государь мог вернуться. Во время правления повелителя земли Ананты постоянно происходили жестокие раздоры, войны, конфликты. Дамары из Крамараджьи убили стража горных проходов Раджешвару, сына достойного Бхадрешвары, и многих других.

Даже если смотреть на дела взором строгого политика, вести их с опасливой осторожностью, кто может жить в царском дворце, не опасаясь поношений? Даже Халадхара из-за своего усердного служения царице оказался объектом оговора, и рассвирепевший Ашачандра и другие ввергли его в узилище, а затем государь лишил его всего имущества и ему пришлось мучиться в заточении. Когда нет поддержки власти от Судьбы, то откуда взяться бесконечному счастью? Когда же государь освободил Халадхару из темницы, богиня Удачи снова улыбнулась ему и обняла его, а лицо ее от стыда стало таким белым, как царский зонт. И он равно принимал и гнев и ласку государыни, попеременно сменявшие друг друга, как во время дождей чередуются то яростные тучи, то ласковое солнце. А затем случилось так, что для малодушного государя подчиненность супруге обернулась причиной дурных последствий. Хотя Халадхара и прочие старались предупредить его о тяжких бедах, связанных с отречением от власти, но постоянно побуждаемый супругой, утратившей разум от любви к своему дитю, исполнился он готовности отдать царство сыну Калаше. «Ты, государь, пожалеешь об этом», — говорил царю церемониймейстер Ранадитья, которому было поручено приготовить церемонию помазания. Так, в 4039 году летосчисления лаукика в шестой день светлой половины картикка при множестве присутствующих повелитель земли помазал сына на царство. И вот в тронном зале Ранадитья, строгий знаток церемониала, помышляющий лишь о величии царства, представляя юному царю князей, положил руку на шею Ананте и возгласил: «Вот, царь, князь Ананта!», а когда тот повелитель земли обратил к нему полный гнева взор, то, усмехнувшись, твердый в правилах Ранадитья сказал: «Если таким образом представляют царей Каньякубджи и прочих, то почему тебя, оставившего трон, нужно представлять иначе? Изо дня в день придется тебе раскаиваться, почтенный, — поступаться своим достоинством не могут даже святые старцы!» Ничего не смог возразить царь на его язвительную речь, выразившую мнение дальновидных министров.

На следующий день, видя нового царя, окруженного всей свитой, а старого лишь среди немногих челядинцев, мудрый Халадхара, искусно изобразив неудовольствие и осуждая Лакшми, сказал государю Ананте: «Как же это ты в зрелых летах, о собственном лишь счастье заботясь, взвалил бремя государственных дел на юнца, сына своего, еще не испытавшего счастья? Надлежит тебе самому вести все дела царства, а сын твой пусть наслаждается радостями юности, избавленной от забот». Такими словами Халадхара побудил государя снова принять на себя власть, искусно перехитрив юного царя Калашу.

Пребывая все время вместе с родителями даже за трапезой и на других подобных церемониях, был Калаша царем лишь по видимости. Во всех собраниях, воинских упражнениях, жертвоприношениях и прочих церемониях, в коих должен участвовать государь, Калаша был только помощником отцу, как бы выполняя обязанности пурохиты. Подобно тем, кто неуместно радуется, и неуместно печалится, и непостоянен душой, и переменчив в решениях, вынудив супруга передать царство сыну, вскоре стала царица об этом жалеть.

Исполненная гнева, жестокосердия, не терпела она обычного для царских жен хвастовства невесток одеждами и украшениями. Она постоянно заставляла их выполнять обязанности служанок, вплоть до того, что не дерзали они уклоняться даже от уборки в своих покоях.

Как-то случилось так, что приехал ко двору двоюродный брат Анан-ты Кшитираджа, сын Виграхараджи, и поведал ему беду свою и боль, палящую сердце, — о сыне своем Бхуванарадже, одолеваемом жаждой власти, бежавшем в царство Нилапур и готовящемся во главе войск этого царства начать поход против отца. Грязный помыслами, Бхуванараджа дал своим псам имена Бхагавата, высоко чтимого его отцом, и повязал им всем брахманские шнуры. Кшитираджа, муж чистых помыслов, невзирая на возражения своей супруги, обратился к амрите отвержения всего мирского, утоляющей томление духа.

Поспешив отказать свое царство второму сыну Калаши, рожденному царицей Рамалекхой, еще не отнятому от груди и нареченному Уткар-шей, он в сопровождении ученых и подвижников пустился странствовать по святым местам. Этот благомудрый муж, истинный вайшнава, наслаждавшийся в течение нескольких лет счастьем душевного покоя в Чакрад-харе, соединился наконец с Вооруженным чакрой. В те времена он и царь Бходжа прославились щедростью и тем, что оба были друзьями поэтов и ученых. Царь Ананта поручил внука, еще младенца, попечениям Танвангараджи, сына своего двоюродного дяди. Танвангараджа истово заботился и о процветании царства, и о благополучии ребенка и, вернувшись в Кашмир, скончался в Чакрадхаре. До той поры все было хорошо и спокойно между членами царской семьи, и, как это известно, не были их отношения опорочены распрями.

Сиддхараджа был рожден от Буддхараджи, сына Индураджи, и породил мужественного Маданараджу. Сын Маданараджи, Джиндураджа, славный своей гордостью, бежал из царского совета, спасаясь от смерти, но мужество его не было поколеблено, и сама царица, обеспокоенная высокомерием дамаров, пригласила его во дворец и предложила пост министра. В ту пору одноглазый дамара, которого звали Шобха, живший в Деграме, доставлял государю серьезное беспокойство, и Джиндураджа напал на него и убил. Поручив Джиндурадже, этому мужественному человеку, командование войсками, царь затем подчинил Раджапури и другие уделы и заставил их платить себе дань.

Тем временем умер Халадхара, который для царствования Ананты был надежной опорой против всяких потрясений и смут. Когда он умирал в Чакрадхаре, то рядом с его ложем стояли в жажде совета государь с супругой, и вот что он сказал государю: «Не предпринимай безрассудных нападений на чужие страны. Твои поражения при Валлапуре и других местах были мною скрыты с помощью хитрости. Остерегайся Джин-дураджи, ибо стал он для тебя чрезмерно значим, Джаянанда же породит разрыв между тобой и сыном». Памятуя сказанное Халадхарой, государь хитроумно велел Биддже арестовать могучего Джиндураджу, когда тот был безоружен.

С течением времени царь Калаша, чья душа была отравлена недобрыми желаниями, под воздействием слуг, дурно ему служивших, пошел по дурному пути. В самых близких приятелях у него были Бидджа, Питтхараджа, Паджа и другие, четыре заносчивых царевича, родом из династии Шахи. Самым близким ему слугой был Джаянанда, сын смотрителя государственной казны Наги, ставший его наставником в интригах, достойных Каутильи. Когда скончался лучший из брахманов Амара-кантха и предстал пред Шивой, царь Калаша стал учеником его сына Прамадакантхи. Этот гуру устранил из ума Калаши, который по самой природе своей был порочен, всякое представление о том, что допустимо, и о том, что недопустимо, и стал его наставником в недостойных делах. Что говорить об этом гуру, утратившем всякую рассудительность, когда он, забыв про всякий стыд, удовлетворял похоть со своей же дочерью!

В это время даже те мудрые, кто были искушены в важных обрядах и считались столь всемогущими в своем влиянии, что сам Бхайрава не мог бы их устрашить, со страху пали на колени, и только прикосновение к их головам руки некоего субъекта по прозванию Торговец Кошками вернуло им нормальное состояние.

Жил здесь прежде некий купец, имевший обыкновение держать на коленях черную кошку, и его так и прозвали «Торговец Кошками», а настоящее свое имя он позабыл. Был он самым обычным дурнем, но сначала объявил себя лекарем, а затем и гуру и утвердился постепенно как гуру стиралыциков, каменщиков и других ремесленников. Многих ученых и сановников подчинил он себе, возлагая на их головы руку, смердевшую кошачьим пометом и мочой, а также ассафетидой. Вот такими-то гуру, по природе своей лишенными учености, но гремевшими о ней что ни день, был введен царь в затмение, как день тучами. Бодрствовавшие по ночам, ублажавшие себя чрезмерной едой, с отрыжкой от непереваренной пищи, заливавшие глотки вином, словно бы пытаясь смыть, как водой, дерьмо, ими извергаемое, с помощью бродячего флейтиста, музыкантов и певцов соблазняли они и насиловали женщин.

Канака, сын Халадхары, напившись, пришел в ярость, велел слугам привязать к столбу виту Чамаку и отрезал ему нос, а тот злосчастный, утративший этот орган, вскоре благодаря сводничеству завоевал благоволение молодого царя. Этот обласканный милостью повелителя пес среди мужей занял почетное место среди министров и даже получил титул Тхаккура. Достигнув славы, порвал он связи со своей родней, которой стыдился, и весьма гордился тем, что у него отсечен нос. Невозможно даже говорить о том, что творил царь Калаша, в котором он разжег распутство, но придется, чтобы не нарушить связности повествования. Не упустил он, охочий до чужих жен, случая наслаждаться своей собственной сестрой Калланой и ее дочерью Нагой. Когда эта весть дошла до старого государя и его супруги, то ничего не могли они сказать от стыда и затаили боль в душе.

Жил в деревне Ована некий глупый брахман. Был он деревенским астрологом, пробавлялся лишь тем зерном, что ему в пригоршню насыпали, и звали его Лоштака. По милости божества, охранявшего поля деревни, он, бродя по ночам, обрел способность угадывать, что у кого в кулаке зажато, и поэтому стали его звать Муштилоштака. Достиг он большой славы и стал благодаря своим предсказаниям, святости и сводничеству любимым приятелем молодого царя, погрязшего в страстях.

Настоятель матха Бхаттарака, садху Вьомашива принял на себя в жажде обрести титул кхуркхута тяжкий обет. У прислуживавшего ему слепого музыканта, которого звали Мадана, был ученик из брахманов, служивший ему поводырем, уроженец города Аванти. Хотя и был он полным ничтожеством, но Вьомашиве стал близок, и тот его обласкал и, сняв с него изодранные одежды и облачив в новые, послал к государю, чтобы преподнести цветы. С сияющим лицом, увенчанный венком, с глазами, достигающими ушей, Мадана, этот болтун, попал в окружение царя и постепенно стал соучастником его оргий и попоек.

Окруженный подобными распутниками и подхалимами, очень быстро оказался Калаша оболванен, принял пороки за добродетели и заделался завзятым распутником. Для тех, кто наглое считает деликатным, притеснение народа — уместным, кого так и тянет измарать то, что блестит, для кого подлинным наслаждением является соитие с непотребными женщинами, бранные слова — признаком простоты, для них всякое доброе дело — дурное и греховное, а оттого должно его отвергнуть. В жажде воровских наслаждений бродил раджа из дома в дом, ибо не испытывал он радости от объятий своих супруг даже ни на мгновение. Охваченный страстью к чужим женам и зависящий в этом от посредничества сводников, воспламеняемый огнем похоти, он нуждался для утоления страсти в женщинах, подобно жертвенному огню, которому необходимо возлияние масла.

Однажды ночью, выслав вперед пятерых или шестерых сводников, царь, возжаждавший воровской любви, отправился в дом Джиндураджи, распутная невестка которого дала царю Калаше понять, что она ожидает его у себя дома. Когда же он входил в дом, накинулись на него с лаем собаки, и сторожившие вход чандалы, подумав, что это воры, бросились, вытащив мечи, на него. В страхе перед ними, готовыми его убить, упал Калаша на землю, а спутники прикрыли его своими телами, крича: «Не смейте, это царь Калаша». Кое-как смогли вызволить его приближенные от тех, кто надавал ему тумаков и пинков. Воистину, посылать наперед к  женщине, которой сам жаждешь, безносого, несчастливая примета для любовника! Покинул он дворец, плененный кокетливыми взорами воз-; любленной, но по дороге к ней из-за игривого взгляда разрушительницы [ Кали чуть было не угодил в пралаю. Следуя греховному зову души, со-i шел он с пути здравого смысла и из-за этого, хоть и царь, испытал унижение от неприкасаемых. Уж если из-за страстей приходилось Индре, Чандре и прочим, хотя они и боги, испытывать стыд, то как же достается I из-за этого роду людскому, подверженному смерти? Сначала рождается дурная слава, затем — осуждаемая гнусная страсть, потом гибнет дхарма, а затем и достойная честь, гибнет семья, а потом и жизнь сама — да и как может быть по-иному, коли расплавился сам камень добродетели!

Как только распутный раджа добрался до своего дворца, тотчас обрушилась эта новость на его родителей. Долго они, разрываемые любовью к сыну, позором и горем, рыдали и решили, что этого распутника нужно запереть в темницу, а на царство поставить средоточие всех наук Харшу, старшего из внуков, сына Калаши от Баппики. Когда же поутру призвали они Калашу, то в опаске сказал он Биддже и Джаянанде о том, что боится родителей. По их совету, держась кое-как за руку Джаянанды и сопровождаемый Бидджей, через силу вошел он в отцовский дворец. Как только вошел он, так отец дал ему пощечину и крикнул: «Отдай кинжал, злосчастный!» Поддержав Калашу, у которого от страха все члены ослабли, и положив руку на меч, сказал Бидджа царю: «Государь! Ведь ты первый среди благороднейших — разве не знаешь, что не следует благородным убегать от великого обета соблюдения чести? Как покинуть мне моего повелителя в трудную минуту, пока он жив, коли я раджпут, вооружен и мне платят? Ты, государь, отец, а он — живой сын, и все, что считаешь нужным, можешь делать в то время, когда меня нет». Заговорив недалекого умом царя речами, в которых были смешаны и почтительные и резкие слова, Бидджа увел своего повелителя из царского дворца. Высоко оценили добродетельные воистину нечеловеческое мужество Бидджи, явленное им в присутствии самого Ананты. Разгневанная супруга царя во время этого происшествия хранила молчание, вся погруженная в мысли о том, что же будет, а если бы вмешалась, то быть бы Калаше брошенным в темницу или же казненным.

После этого поспешил Бидджа отвести перепуганного Калашу к его возлюбленной Дилхе. Она, проницательная, уже знала, что случилось, и, сказав: «У него голова болит!», — стала умащивать голову перепуганного мужа масляным притиранием. Под этим предлогом, запретив входить кому-либо, защитила она супруга, а Бидджу поставила охранять двери.

Тогда царица, очнувшись от раздумий, отругала царя и отправилась к сыну, словно желая осведомиться о его здоровье. Когда же сам Ананта, вознамерясь арестовать Калашу, отправился туда, то объявил Бидджа, что только один может он войти в покой к Калаше. Оттого, что не допустил Бидджа его спутников, разъярился Ананта и, исполненный гнева, тотчас же отправился в Виджаешвару. Когда он вместе с супругой доехал до Падмапуры, воззвали к нему Вишваватта и другие брахманы: «Что ж ты сокрушаешься, государь, отрекшись от власти? Не следует сокрушаться по поводу свершенного — доброго ли, недоброго. И не следует тебе с мыслью: „На какого злодея оставил я народ?!" говорить о сыне как о злодее. Нет у государя какой-либо силы, как и у механической куклы, хорош он или нехорош — это уж счастье или несчастье народа. Прольют тучи дожди или просто засверкают молниями — зависит это от доброй или худой кармы деревьев. Бросив сына, ставшего на дурной путь, жаждешь ты насладиться счастьем покоя? Но как же это ты сделаешь, отправившись в путь без казны? Кому нужен человек мужественный, благородный, способный, добродетельный, но лишенный казны, кому нужен меч, лишенный ножен?»

Выслушав все это, стал государь раздумывать, не возвратиться ли ему, а пока он раздумывал, прибыл сын с супругой и тоже стал его уговаривать. Вернувшись в столицу, не успокоился государь и, собрав все богатства, за исключением дворцов, покинул ее. Взяв коней, оружие, доспехи и прочее, остановился он на некоторое время, ожидая царицу на другом берегу реки. Царские жены, забрав все из сокровищницы, погрузили взятое на лодки и уехали, не оставив в покоях даже железной иголки! Не зная о случившемся прежде, народ при выезде царя не тревожился, а теперь, когда все стало известно, закричали люди и заплакали. И когда царь с царицей проезжали по городу, то все люди молитвенно складывали ладони, полные цветов, и совершали жертвенные возлияния своими слезами. И тогда по всем дорогам слышался только один крик: «О мать наша! О отец наш! Куда вы уезжаете? Горе нам!» И по мере того как двигались они по дороге, угасали всплески рыданий и все слышнее становился рев водопадов, словно горестные вздохи и причитания горных вершин. И слух супругов настолько привык слышать по пути рыдания, что и здесь в одиночестве не раз звенели в их ушах стоны. Вдоль всего пути, видя, какими они стали из-за преступлений сына, осуждали люди даже птиц, выращивающих птенцов в гнездах на деревьях.

Для них, несущих в душе горе, вызванное поведением сына, вид Виджаешвары был столь же благостен сердцам, как если бы увидели они любимого друга. Так прошел у них весь день в делах по размещению казны, коней, слуг, устройству жилья, и то место, загроможденное мешками с казной, всякой утварью и инструментом, было похоже на базарную улицу, заполненную снопами дурвы и уставленную поленницами дров. За государем и государыней последовали такие князья, как Танван-гараджа, Тунга и другие, а также Сурьяварма, Чандра и прочие дамары.

Назначив на охрану Чаунагара и других своих владений Кширабхупу и прочих дамаров, государь почувствовал себя в безопасности. Для успокоившегося душой достойного царя Ананты дни в Виджаешваре проходили, словно праздники. Поселились при старом царе царевичи, вооруженные всадники, группы дамаров. В год пятьдесят пятый, в месяц джьештха покинул Ананта столицу и, прибыв в Виджаякшетру, почувствовал себя, как в раю.

Когда же царь уехал, то обнаружил Калаша, что досталась ему страна, лишенная казны, — так, если змей-охранитель уползает от клада, то исчезают из этого места в земле все сокровища.

Хотя и лишенный богатства, но исполненный решимости прославить свое царствование, он, посоветовавшись с Бидджей и другими, назначил в согласии с ними министров. Он поставил Джаянанду главным над всеми Делами, а Варахадеву, который был родом из города Витастатры, назначил хранителем горных проходов. Виджаямитру, ведавшего в войске Джиндураджи снабжением, назначил Калаша главнокомандующим. Поставив на важные посты людей, обладающих необходимыми способностями, царь, задумавший войну с отцом, начал думать о средствах для этого. Возжелав набрать пехотинцев, обратился Джаянанда за займами даже к тем богачам, к которым не следовало. Собрав пешее войско, сопровождаемый Бидджей и другими царевичами, он вышел к Авантипуре, где вознамерился дать сражение старому царю.

Вынужденный обстоятельствами, освободил Калаша Джиндураджу из заключения и попросил его о помощи, и тот отправился с войском к лесу Шимике. Услыша о всех этих приготовлениях, яростные дамары со своими конными дружинами присоединились к старому царю. Стало в Виджаешваре тесно, ибо переполнена она была вооруженными воинами и табунами коней, весело пожиравших положенные перед ними лепешки, смоченные патокой.

Тогда Сурьямати из любви к сыну попросила у своего супруга, исполненного крайнего гнева, не начинать битву еще два дня. Тем временем же послала она ночью к сыну Майю и других надежных дваждырож-денных и, движимая любовью, вот что велела передать ему от ее имени.

«Неужто, сынок, покинул тебя разум, неужто погибели ты своей жаждешь, коли захотел сразиться с отцом, воплощением неукротимого геройства? От одного движения его бровей дрожат царь дарадов и ему подобные — почему же хочется тебе изобразить из себя мотылька, сгорающего в пламени отцовского гнева? А когда он воссядет на своего коня, имя которому Огонь, и сам подобен жертвенному огню, кто спасет от него твоих воинов, подобных травинкам? Какие силы, какую доблесть. какие богатства ты, почтенный, дерзаешь выставить против него, первейшего среди могущественных? Насладись царством непорушенным, от коего отрекся он по божьей воле, — что за беда тебе от него, удалившегося на тиртху? Из-за двурушников попал ты в это крайне опасное положение и уже сейчас испытываешь трудности, а будешь ты обречен на них постоянно. Уведи войско! Пока жива я, не нужно тебе отца бояться. Веди себя по-честному, искренне повинись перед отцом».

Вот таким образом через послов тайно матерью упрошенный, ночью же отвел Калаша свое войско. Узнав рано утром от этих дваждырожден-ных об отходе сыновьего войска, пришла решительная супруга к старому царю и добилась прощения сыну. И хотя благодаря царице ссора царя с сыном уладилась, но то и дело осквернялись их отношения измышлениями клеветников. Уж таково свойство вражды, что время от времени липнут к людям раздоры, как старая одежда к телу.

Наслушавшись известий о сыне, во дворе и в приемной царь еще гневался, но, войдя во дворец, под воздействием слов решительной супруги умолкал. Вот так что ни день гневаясь, что ни ночь меняя гнев на милость, — он, простодушный, уподобился пруду осенью, который днем нагревается, а ночью охлаждается. Сын же разорял дома и все прочее имущество сторонников отца, но отец, подчиненный воле своей супруги, ничего не мог сделать со сторонниками сына. Уязвляемый попреками супруги, ослепленной любовью к сыну, и укорами своих сторонников, царь постоянно находился в дурном настроении. Зная, что в войске сына нет смелых людей, он по-прежнему хотел лишить его царства и брал в расчет только доблесть Джиндураджи. Желая лишить сына царства, он просил сыновей Танвангараджи принять на себя государственные дела, но они отказались.

Царица же, опасаясь, как бы не ушло царство от ее потомства, побудила царя сделать царем внука его Харшу и послала за ним гонцов. Харша, уведомленный гонцами от деда и бабки, готовый к действиям, вышел в наружный двор и, хотя охраняли его надежные стражи, вскочил на своего коня Маноджаву, пришпорил и в одно мгновенье одолел на нем, не истратившем силы, пять йоджан. Многие всадники из войска его отца помчались в погоню, но благодаря превосходству скакуна царевича оказались они беспомощны. Достигнув же цели, пал Харша в ноги деда и бабки, которые потоками слез радости из своих очей совершили его помазание.

Когда сын его ушел к его родителям, испугался Калаша и в жажде мира стал уклоняться от поведения, неприемлемого для Ананты и Сурья-мати. Послал он им из своего города примирительное письмо и, понимая, что царство расколото, не показывал своих замыслов, и, хотя по-прежнему взращивал вражду, некоторое время скрупулезно следовал советам матери. Когда по приказу Калаши главнокомандующий собрался повести войско в Кхашалу, то она побудила мужа дать разрешение пойти не той дорогой, а измененной. Как раз в это время, желая покончить с пагубной для страны враждой между отцом и сыном, брахманы предприняли голодовку. Тогда был установлен мир, и в результате этого прожили супруги два с половиной месяца в городе.

Однако, узнав, что, надоумленный Джаянандой и другими, собирается сын бросить его в темницу, Ананта с супругой опять уехал в Виджаешва-ру, а Калаша сжег ночью стога сена и извел их пешее войско — кого ядом, кого мечом, а кого и предав огню. Все же, хотя взаимная враждебность росла, царица, одолеваемая материнской нежностью, противилась какому-либо отпору со стороны мужа.

Была такая рыбачка, которую звали Мудда, любовница плешивого дамары Тхакхи, и когда Калаша слышал, как его приближенные называют их именами его родителей, он, злодушный, сиял улыбкой от удовольствия. Супруги же, совершив жертвоприношение тулапуруша и обратившись к прочим добродетельным делам, облегчили свои душевные муки.

Видя, что ни их стойкость, ни их богатства не истощились подлый сын из зависти ночью усгроил поджог, и в том пожаре вместе со всем имуществом царя обратился в пепел и сам город Виджаешвара. Потрясенная утратой всего, собралась царица умереть, и сыновьям Танванги еле-еле удалось удержать ее от того, чтобы не бросилась она в пылающий дом. Все царские воины спали раздетыми, и когда они вскочили, то уже ничего от их одежды не осталось и оказались все в чем мать родила, одетые одним небом. А царь Калаша с крыши своего дворца в столице видел взметывающиеся до небес языки пламени и плясал от радости Царь, утративший все достояние, переправился на другой берег реки, но потонул вместе с супругой в трудно одолимом океане горя.

На заре нашла царица лингам, усыпанный драгоценностями, и продала его купцам из страны Такка за семьсот тысяч динаров. Купила на них еды и одежды, и раздала прежде всего слугам, и устроила расчистку сгоревших домов. Из пепла и золы столько золота и других драгоценностей было извлечено, что рассказы об этом и нынче рождают любопытство.

И стал жить царь в этом городе, обращенном в пустыню, вместе со всеми, ему сопутствовавшими, под крышами, сплетенными из тростника, словно под зонтами. И хотя наличие средств позволяло отстроить город заново, но не смог этого осуществить старый царь по-разумному. Новый же царь, никогда не ведавший огорчений благодаря материнской любви, постоянно мучил отца разными гнусными посланиями. И через подосланных сыном людишек настойчиво предлагалось ему переселиться в Пар-нотсу, а супруга, по-прежнему державшая царя под своим влиянием, побуждала его последовать этим советам и постоянно попрекала. И вот однажды, разгневавшись, в присутствии Тхакканы сказал ей царь так грубо и решительно, как никогда раньше не говорил:

«Чего только не утратил я, покорный жене, — и честь, и славу, и мужество, и царство, и блеск, и ум, и богатство! Напрасно мужья считают женщин средством для сладостного наслаждения, ведь в результате этого они становятся игрушкой для женщин. Влюбленные из-за возникновения ненависти, разлюбившие из ревности — кого только не обращали любовницы в гостей бога смерти? С помощью колдовства женщины губят мужей — у кого красоту отнимают, у кого силу, у кого разум, у кого мужское начало, у кого и вовсе саму жизнь. Опьяненные полнотой своих грудей, разоряют женщины землю сыновьями, прижитыми на стороне, словно реки, взбухающие от грозовых туч и рушащие берега камнями, принесенными от других гор. „В конечном счете эти будут кормить нас. Что нам в тех старых?" — так полагая, лелеют они сыновей и терзают мужей. Хотя всегда знал я об этих пороках жены, но не отвергал ее. Подчинившая меня себя, погубила она мое земное счастье и благополучие, а теперь готова погубить даже надежду на счастье на том свете. Куда мне, чьи волосы побелели, к которому уже приближается смерть, уходить из Виджаякшетры? Как утолить мне жажду служения у порога сокрушающего все грехи бога, чье чело увенчано полумесяцем? Сын — вот кто помогает преодолевать и этот мир, и тот мир. Но чей же это сын, что хочет удалить меня от тиртхи и жаждет, чтобы умер я на задворках, в неподобающем месте? Вспоминается мне сегодня оскорбление, нанесенное женой, принесшей в дом зачатого от другого. От чужого семени рожден этот сын, ненавидящий отца, во всем с ним несогласный, враждебный к родным и внешностью и манерами негодный!»

Выплеснув долго таившуюся обиду, отбросив сдержанность, сказав так, нанес ей супруг удар в самое чувствительное место. Особенно унизительно было для нее, оскорбленной, разлюбленной, рыдающей, то, что тайна рождения сына оказалась раскрытой в присутствии родича мужа. Не зря ходил когда-то в народе слух: «Калаша — сын главного министра Прашасты, которым она подменила умершего своего». Женщины, привыкшие держать мужей в подчинении, чувствуют себя уязвленными их словами так, будто ударил их низкородный коленом по голове. И тогда она, взъярившись, закричала, подобно простолюдинке, дерзко и бесстыдно: «Не знаешь ты, утративший богатство отшельник, глупец, от которого бежала удача, старикашка никчемный, где и что говорить! Будто люди не знают, что до того, как ты на мне, высватанной за тебя, женился, нечем тебе даже было после омовения прикрыться! Все, что ты мне набрехал, только женщин из твоего рода касается. Вот подходящее время, чтобы покаяться перед ними! Но чего я и в самом деле боюсь, так чтоб не начали после нашего разговора болтать: „Вон ни к чему не годный старик, изгнанный сыном, брошенный женой!"»

Царь же продолжал молчать, тяжко уязвленный ее речами, полными оскорблений и сплетен о пороках его рода. Когда же заметили, что из-под его трона течет струя крови, а на лице его ничего не дрогнуло, царица взволновалась, а рыдающий Тхаккана увидел, что в порыве гнева и отчаяния царь вонзил меч себе в анус. Стойко терпел боль царь и, опасаясь позора, велел объявить народу: «У государя открылось тяжкое кровотечение».

Цари, лишенные государственной мудрости, подчиняющиеся женам, отдающие поспешно власть сыновьям, полагающиеся без надобности на ненадежных слуг, придающие незаслуженное значение ничтожному врагу, делают всеобщую погибель близкой!

«Во время прогулки верхом случился с царем удар от осеннего солнца. Испытывая жажду, напился он воды, настоянной на корице, и от этого открылось у него кровотечение». Такую весть распространяли среди народа тайные государевы люди, дабы никто не знал, что же случилось в действительности. В год пятьдесят седьмой, в полнолуние месяца карттика перед изваянием Виджаеши расстался царь с жизнью.