СОМАДЕВА

О благородном видьядхаре

Есть здесь, в этом мире, величественный Химават, повелитель гор, хранитель всех камней драгоценных, родитель Гаури и Ганги, двух богинь, милых Шиве. На склоны его не могли взойти даже самые большие герои из земных царей, и возвышается он, гордый, над всеми другими горами — все истинно, что поется о нем во всех трех мирах. Стоит на склонах Хи-мавата город Канчанапура, прозванный по заслугам золотым — так сверкают его крыши, что чудится, будто само солнце оставило ему в залог все свои лучи.

В давние времена пребывал в этом лучшем из городов царь Джимутакету, повелитель видьядхаров, подобно тому как на горе Меру — Индра, совершитель ста жертв. Росло в саду у дворца Джимутакету волшебное дерево, доставшееся ему в наследство, и по достоинству было дано дереву этому прозвание Маноратхадаяка, Исполняющее желания. Умолив его словно божество, получил царь по его милости сына, помнившего о прежних рождениях, несшего в себе частицу бодхисаттвы, и назвали того сына, щедрого в даяниях, высокодобродетельного, сострадательного ко всем живым существам, почтительного к наставникам, Джимутаваханой. Когда вступил царевич в пору юности, то царь, побуждаемый советами министров и добрыми качествами сына, помазал его на царство, а после этого министры, исполненные доброжелательства, приблизились к нему и сказали:

«Это твое „пожелай-дерево", недоступное ни для одного живого существа, исполняет все желания, и тебе следует всегда его почитать. Пока оно здесь, не сможет нас одолеть даже сам Шакра. Что же говорить о каких-нибудь иных врагах». Выслушал их Джимутавахана и подумал про себя: «Увы! Предки наши, хотя и обрели некогда это божественное дерево, никогда не получали от него достойного плода. Испрашивали они только лишь богатства и этим ставили себя наравне с нищими, делая и самих себя, и это высокоблагородное дерево ничтожными. Но я поступлю так, что исполнит оно заветное желание моего сердца».

Так решив, пошел высокодобродетельный к отцу, удовлетворенному его беспрекословным послушанием, и сказал, оставшись с ним с глазу на глаз: «Ведомо тебе, батюшка, что в этом океане бытия нет ничего постоянного, все зыбко и подобно всплескам волны, и особенно летучи заря, молния и счастье. Только лишь их заметишь, как и неведомо уже, где они. Одно в этом мире вечно и несокрушимо — помощь другому, рождающая дхарму и славу, длящиеся сотни юг. Так зачем же мы ради мимолетных насладений держим у себя „пожелай-дерево". Для чего оно создано? Где нынче те наши предки, которые жадно берегли для себя это дерево, твердя: „Мое! Мое!" Где они сами и что для них это дерево? Поэтому позволь, батюшка, отдам я дивное дерево, исполняющее желания, чтобы послужило оно благородной цели помощи другим».

И отец согласился с ним, и сказал: «Так тому и быть!» Пошел после этого Джимутавахана к волшебному дереву, исполняющему желания, и взмолился:

«О божественное, всегда исполнявшее заветные желания наших предков! Исполни мое единственное, сокровенное, не похожее на прежние желания! Сделай так, чтобы увидел я эту землю освобожденной от нищеты! А когда исполнишь то, о чем прошу я тебя ради блага мира, ступай от нас, и да будет тебе благо!» Только закончил он говорить, стоя со сложенными молитвенно руками, как из дерева послышался голос: «Отпустил ты меня, и я удаляюсь». И тотчас же вознеслось «пожелай-дерево» на небеса, пролив на землю такое богатство, что не осталось на ней ни одного несчастного. Разнеслась тогда слава Джимутаваханы по всем трем мирам, ибо не было никого, кто был бы столь сострадателен ко всему сущему.

Из-за жадности преисполнились злобой все родичи Джимутаваханы, расставшегося с «пожелай-деревом» ради блага людского, и, решив, что сумеют они одолеть царевича вместе с отцом, пошли войной, чтобы отвоевать их царство. Видя это, молвил отцу Джимутавахана: «Если ты, батюшка, на бой выйдешь, кто против тебя устоит? Но кому нужно царство ценой смерти родичей? Только чтобы тешить это грешное, недолговечное тело? Так зачем нам это царство? Уйдем куда-нибудь вдвоем и будем блюсти дхарму — ведь на ней держатся оба мира. Пусть радуются эти убогие, алчные до царства, вызывающие жалость!» На эти слова так ответил ему Джимутакету: «Только ради тебя, сын мой, желал я царства. Но раз ты от него отказываешься, преисполненный сострадания ко всему сущему, то что мне, старому, в нем?»

Покинул Джимутавахана с согласия отца царство и пошел с отцом и матерью в горы Малая. Там он, послушный отцу, устроил ашрам в долине ручья, русло которого было скрыто сандаловыми деревьями, и появился у него там друг, имя которому было Митравасу, и был он сыном повелителя сидцхов Вишвавасу и жил в тех краях.

Однажды, блуждая по лесу, зашел Джимутавахана в стоявший на опушке храм Гаури, чтобы поклониться ей. Но только вступил онпод его своды, как увидел прекрасную девушку, окруженную служанками и слугами, готовую совершить поклонение Дочери гор и в честь ее игравшую на вине. Застыли газели, заслушавшись дивной мелодией и словно оробев при виде ее прекрасных глаз, в которых черный зрачок выделялся на синеватой белизне белков и которые неудержимо стремились дотянуться до кончика уха, словно воинство пандавов, предводительствуемое Арджуной, жаждущее добраться до Карны. А перси ее вздымались, теснясь под одеждой, словно старались заглянуть ей в лицо, спорящее с луной. На стане же красовались прелестные складки, словно следы, оставшиеся от пальцев творца, когда он лепил ее. И только увидел ее Джимутавахана, как стройная, проникнув внутрь по незримой тропинке взгляда, похитила его сердце.

Увидела и она его, истинное украшение сада, манящего к себе, словно Мадху, укрывшийся в лесу из-за того, что был испепелен Кама, и поразила ее страсть — уронила красавица вину, и умолкла та, как и ее встревоженная случившимся подруга.

Тогда спросил Джимутавахана у подруги ее: «Что за счастливое имя носит она и какой род собой украшает?» И та, выслушав его, отвечала: «Имя ее — Малаявати, сестра она Митравасу и дочь повелителя сиддхов Вишвавасу».

А после этого она, всепонимающая, спросила пришедшего с Джиму-таваханой сына отшельника о имени и роде самого Джимутаваханы. Потом обратилась она с улыбкой к Малаявати: «Почему, подружка, не принимаешь ты повелителя видьядхаров как гостя? Ведь пришел к нам сегодня такой гость, которого почитает весь мир». Но от смущения безмолвствовала красавица и не могла поднять глаз. «Очень она стыдлива, и поэтому соблаговоли принять от меня все то, чем гостя положено почитать», — и с этими словами одна из ее подруг с почтением поднесла ему гирлянду из цветов, а Джимутавахана, преисполненный любви, взял эту гирлянду и надел ее на шею Малаявати. А она, украдкой бросая на него нежные взгляды, словно одарила его венком из голубых лотосов своих очей.

Когда же завершили они этот безмолвный обряд избрания друг друга в супруги, одна из служанок подошла к дочери сиддха и молвила ей: «Матушка тебя зовет, поспеши, царевна!» Услыхав эти слова, Малаявати, словно пригвожденная к любимому стрелой Камы, с грустью оторвав взор от милого лица, отправилась домой. Ушел к себе и Джимутавахана, но душа его ушла с красавицей.

Малаявати, повидав свою матушку, удалилась к себе и, палимая разлукой с повелителем ее жизни, упала на ложе. Заволокло ей очи дымом пламени страсти, палившей ее сердце, лились из них потоки слез, жарко кипела кровь во всем теле, и, хоть подруги умащали ее снимающими жар сандаловыми притираниями и овевали лотосовыми листьями, не могла она унять страсть свою ни на ложе, ни на коленях подруги, ни на земле.

А тем временем миновал день, и сумерки, окрашенные пурпуром, уступили место ночи, и выглянувшая луна поцеловала смеющееся лицо Востока. Хоть и побуждала любовь красавицу послать возлюбленному весточку и сделать все, что надо в таких случаях, но стыдливость мешала ей и, казалось, уже покидала ее жизнь — провела она ту лунную ночь, словно лотос, который, закрываясь ночью, так и не смог закрыться, и в сердце ее, полное смятения, подобного рою пчел, вселилось сомнение.

И сердце Джимутаваханы было словно на ладони повелителя лука, сделанного из цветов, — недавно возникло его чувство, а он уже побледнел и от стыда не мог произнести ни слова, и одни лишь стоны, рожденные любовью, вырывались из его уст. Так он провел всю ночь.

Когда же наступило утро, поспешил преисполненный страсти Джимутавахана в тот храм Гаури, где встречался он с дочерью повелителя сиддхов, и там к нему, сгорающему от пламени страсти, приблизился сын мудреца и утешал его, а тем временем тайно пришла туда же, чтобы покончить с собой, истерзанная разлукой Малаявати и, не замечая возлюбленного, закрытого от нее деревом, заливаясь слезами, воззвала к богине:

«Исполнена я преданности к тебе, богиня, но если не в этом рождении, то пусть хоть в следующем станет Джимутавахана моим мужем!» При этих словах тотчас же сделала она из своей верхней накидки петлю и, уже готовая повеситься в присутствии Гаури на суку дерева ашоки, воскликнула: «О повелитель мой, Джимутавахана! Как же ты, прославленный во всем мире своей сострадательностью, не избавил меня от страданий?» Тут стала она накидывать петлю себе на шею, но вдруг зазвучало с небес божественное слово Гаури: «Не спеши, доченька, будет твоим мужем верховный повелитель видьядхаров Джимутавахана».

Внимал богине и Джимутавахана вместе со своим другом, а затем предстал перед обрадовавшейся ему возлюбленной. А друг его обратился к ней и молвил: «Вот и награда тебе от богини». Сам же Джимутавахана с ласковыми и исполненными любви словами своей рукой снял с ее шеи петлю, и тогда внезапно почувствовали они, будто оросил их ливень из амриты, и Малаявати стояла, от смущения чертя на земле какие-то линии. В это время прибежала одна из подруг ее, разыскивавшая ее, и, радостная, воскликнула: «Подружка! Выглядишь ты совсем счастливой, а оттого что достигнешь ты желаемого, еще больше будет твое счастье. Слышала я сегодня, как говорил царевич Митравасу твоему отцу махарадже Вишвавасу: „Пришел в наши края всем миром почитаемый, „пожелай-дерево" людям подаривший, сын повелителя видьядхаров Джи-мутавахана. Должно нам принять его как гостя. А поскольку он еще жених и никто иной с ним в достоинствах не сравнится, то самое большое, что мы по законам гостеприимства сделать можем, — это отдать ему в жены сокровище среди девушек Малаявати". А твой отец молвил на это: „Так тому и быть". Тогда поспешил Митравасу к жилищу высокодостойного с такой доброй вестью, и знай, что свадьба твоя будет устроена сегодня же, и поэтому поспеши в свои покои, а высокодостойный гость пусть вернется к себе».

И как только подруга все это сообщила, медленно пошла оттуда царевна, исполненная радости и печали, поминутно оглядываясь через плечо. Ушел и Джимутавахана к своему жилищу, выслушал там от Митравасу желанную весть, и возблагодарил его, и, помня о своих рождениях, поведал ему о том именно, в котором Митравасу был его другом, а сестра Митравасу — его женой.

Обрадованный Митравасу сообщил благую весть и родителям Джиму-таваханы, а они испытали при этом безмерную радость. Выполнив так успешно порученное ему, обрадовал этим Митравасу своих родителей. В этот же день забрал он Джимутавахану из родительского дома и приготовил все для свадьбы, да так, что все по богатству и пышности соответствовало его волшебному могуществу, и в тот же счастливый день устроил свадьбу сестры своей Малаявати с повелителем видьядхаров Джимутаваханой. Исполнилось сокровенное желание Джимутаваханы, и стал он жить с молодой женой.

Однажды пошел он из любопытства вместе с Митравасу побродить по лесу, стоящему на берегу океана, и, заметив там груды костей, спросил у Митравасу, кому из существ принадлежат эти кости. И тогда вот что ему, сострадательному, поведал его шурин Митравасу:

«Слушай, расскажу я тебе одну историю. В давние времена родительница нагов Кадру обратила Винату, мать Гаруды Таркшьи, в рабство, обманом выиграв спор. Хотя Гаруда и сумел вызволить свою мать, но, ненавидя Кадру, стал он пожирать нагов, ее сыновей.

Постоянно прилетал он в подземный мир Паталу и кого-то из нагов пожирал, кого-то убивал, а кто и сам со страху умирал. Решил тогда повелитель нагов могучий змей Васуки, что всему его роду приходит погибель, и обратился к Таркшье с просьбой: „Буду я, повелитель живущих в небе, каждый день посылать по одному нагу тебе на пропитание сюда, на берег океанский, но в Паталу ты больше никогда не залетай. Что за благо тебе, если ты загубишь разом всех нагов?" Когда предложил такое условие повелитель нагов, увидел Таркшья, что от этого будет польза, и сказал, высокомужественный: „Пусть так и будет!" Вот с тех пор что ни день сжирает Гаруда здесь, на океанском берегу, по одному нагу, которых посылает повелитель нагов Васуки. Так и набрались здесь эти груды костей, и со временем все больше и больше становятся они похожими на горные вершины».

Глубоко огорчился Джимутавахана, сокровище мужества и сострадания, когда услышал рассказ Митравасу, и промолвил: «Достоин порицания царь змей Васуки, который, как трус, каждый день посылает своих подданных на съедение. Как же это не мог он, тысячеустый, хотя бы одними устами сказать Таркшье: „Меня первым ешь!" И как же это настолько утратил он мужество, что упрашивал Таркшью свой собственный род истребить? И как может он быть таким бездушным, беспрестанно слыша горестный плач жен истребляемых нагов! И как может свершать такое греховное дело Таркшья, герой, сын самого Кашьяпы, освященный своим служением Кришне? Какова же глубина его падения!» И когда добросердечный сказал это, зародилось в сердце его великое желание: «Пусть, принеся в жертву свое несовершенное тело Гаруде, совершу я доброе дело, сохранив жизнь хотя бы одному беззащитному нагу, одинокому и исполненному страха!»

Пока Джимутавахана предавался таким размышлениям, прискакал за ним колесничий отца Митравасу. «Ступай сначала ты, а я приду пог том», — с этими словами отпустил Джимутавахана шурина, а когда тот удалился, стал искать случая осуществить желаемое, и, пока блуждал по берегу, донесся до него издалека звук горестных рыданий. Пошел он туда и заметил приближавшегося к высокому утесу некоего юного мужа, прекрасного обликом и удрученного горем. Уговаривал он сопровождавшую его старую женщину возвратиться домой. Охваченный состраданием Джимутавахана, желающий узнать, кто это, услышал, как старая женщина, изнемогшая под бременем горя, рыдала, глядя на того юношу: «О Шанкхачуда! О доставшийся мне через множество страданий! О добродетельный! Единственная надежда рода! О сын мой! Где увижу я тебя вновь? Когда закатится светлый месяц твоего лица, обрушится на твоего отца черный мрак горя. Какая уготована ему старость? Как сможешь ты перенести боль, когда станет тебя пожирать Таркшья, если страдает твое тело даже от солнечных лучей? Ведь народ нагов так малочислен — зачем же творец и царь нагов избрали тебя, единственного сына злосчастной старухи?!» А сын уговаривал ее, заливающуюся слезами: «Безмерно горе мое, матушка! Зачем же ты делаешь его еще большим? Вернись домой — последний мой поклон тебе. Вот уже и время, когда прилетает сюда Гаруда». —«О горе, горе мне! Кто спасет моего сына?» — рыдала старуха, обводя глазами, полными отчаяния, все страны света.

Слыша и видя все это, Джимутавахана, несущий в себе частицу бодхисаттвы, исполнился сострадания и подумал: «Вот несчастный нага Шанкхачуда, посланный сюда царем Васуки на съедение Гаруде, и вот пришедшая сюда вслед за ним, горько рыдающая от безмерного горя его мать, старая женщина, у которой он — единственный сын. Так спасу же

я несчастного ценой своего бренного тела — пусть мне суждено погибнуть. Если не сберегу я жизнь этого наги, бесплодна будет жизнь моя в нынешнем рождении».

Решив так поступить, подошел он к старой женщине и заговорил с ней: «Спасу я, матушка, твоего сына!» Она же подумала, что это Гаруда прилетел, и трясясь от страха перед ним, крикнула: «Ешь меня, Таркшья, меня!» Тогда Шанкхачуда объяснил ей: «Да это, матушка, не Таркшья! Не бойся! Посмотри, разве похоже это подобное луне, излучающее благость лицо на ужасного Таркшью?» Когда кончил нага свою речь, заговорил и Джимутавахана: «Я, матушка, из рода видьядхаров и пришел сюда, чтобы спасти твоего сына. Отдам я свое тело, поскольку скрыто оно одеждой, голодному Гаруде, а ты ступай вместе с сыном домой!» Молвила ему на это старая женщина: «Если ты даже в такое время состраданием движим, ты мне больше чем родной сын».

Выслушал ее Джимутавахана и сказал: «Не должно вам разрушать мое намерение». Но возразил ему, настойчивому, Шанкхачуда: «Убедился я, высокодобродетельный, в твоем сочувствии, но не могу я такой ценой обрести спасение — кто должен спасать простой камень ценой драгоценного? Такими, как я, тревожащимися лишь о своей судьбе, переполнен мир, но ничтожно мало таких, кто тревожится за весь мир. Да и не могу я стать для честного рода Шанкхапалы позором, как пятно на безупречном зеркале». Так возразив Джимутавахане, велел Шанкхачуда своей матери: «Уходи ты, матушка, из этой злой глуши! Разве не видишь ты эту скалу казни, ужасное ложе, на котором забавляется бог Смертного часа, измазанное кровью и слизью нагов? Я же пойду и почту здесь, на берегу океана, владыку Гокарну и поскорее вернусь, пока еще не прилетел Гаруда». Тут поклонился он своей горько рыдающей матушке и пошел почтить Гокарну.

Подумал про себя Джимутавахана, что если тем временем появится Таркшья, то осуществится желаемое и сожрет Таркшья его, отдающего свою жизньи за другого. И тут заметил он, что заметались деревья от ветра, поднятого крыльями повелителя птиц, и словно пытались отговорить его, шепча: «Не надо, не надо!» Поняв, что настал час прилета Га-руды, стал Джимутавахана, готовый отдать жизнь за другого, подыматься на скалу, где тот обычно терзал свои жертвы, и сам океан, вздыбленный порывами ветра, с великим изумлением смотрел сверкающими алмазами своих глаз на героя, обладавшего такой небывалой добродетелью.

И вдруг затмилось небо, скрывшееся за огромными крыльями, и пал сверху Гаруда, и, схватив клювом своим высокодобродетельного, с той скалы его унес, — держа в клюве его драгоценное тело, истекавшее кровью, полетел царь птиц на вершину горы Малая, где собирался его сожрать. «Пусть в каждом рождении тело мое послужит благу другого, а если нет, то да не будет мне ни избавления от рождений, ни рая!» — думал Джимутавахана, пожираемый Таркшьей. В тот же миг с небесной тверди просыпался на него, истинный месяц среди вождей видьядхаров, дождь из цветов, а драгоценный камень, который носил он на челе, упал перед Малаявати, его супругой, и она сразу узнала украшение, и была поражена горем, и показала его свекру и свекрови, бывшими рядом с ней. «Что это?» — воскликнули они в тревоге, увидав украшение. Но тут же царь Джимутакету и царица Канакавати благодаря своим могущественным и волшебным знаниям поняли, что случилось, и поспешили вместе с невесткой туда, где находились Джимутавахана и Таркшья.

А тем временем и Шанкхачуда вернулся после поклонения Гокарне и был удручен без меры, когда увидел, что орошена скала смерти свежей кровью. «О горе! — зарыдал он. — Великий грех на мне! Несомненно, отдал себя высокоблагородный и сострадательный Гаруде вместо меня. Последую я немедл туда, куда унес его Враг змеиного рода. Если застану его в живых, то не погибну в трясине бесславия». И пошел он, заливаясь слезами, высматривая на земле следы крови.

Гаруда же, пожирая тело Джимутаваханы, заметил, что тот этому радуется, и подумал: «Что за чудо небывалое? Видно, это какой-нибудь высокодобродетельный — радуется он, в то время как я его пожираю, да и жизнь его до сих пор не покинула. Хоть истерзано его тело, а все волосы на нем поднялись от наслаждения и образовали доспехи. И смотрит он на меня таким взглядом, будто я его благодетель. Видно, все-таки это не нага, а какой-нибудь святой. Не буду я его есть, а спрошу». Покуда Таркшья так размышлял, обратился к нему Джимутавахана: «Что смутился ты, повелитель пернатых? Или нет во мне мяса и крови? Или нет тебе охоты к еде? Ешь меня!»

Удивился, слыша такие речи, царь птиц и спросил: «Ведь ты же, почтенный, не из змеиного рода. Скажи мне, кто ты?» Отвечал ему на это Джимутавахана: «Нет, я — настоящий нага! Зачем задал ты этот вопрос? Поступай согласно своей природе. Не следует малодушно отступать от намеченной цели!» И пока так возражал Джимутавахана Таркшье, донесся до них голос Шанкхачуды:

«Остановись, сын Винаты, не совершай великого греха! Он вовсе не нага — как это ты ошибся! Я — тот нага, который тебе предназначен». Подбежал он и стал между Таркшьей и Джимутаваханой. Заметив, что Гаруда пришел в замешательство, снова обратился к нему Шанкхачуда: «Что ж смутился ты, Таркшья? Или не видишь ты моего капюшона и не видишь, что язых мой раздвоен? И не замечаешь ты. сколь прекрасен облик видьядхары?»

А пока Шанкхачуда задавал Таркшье эти вопросы, прибыли туда родители и жена Джимутаваханы, и при виде того, как разорвано его тело, возрыдали они: «О сын наш! О Джимутавахана! О сострадательный! О сыночек, никогда не жалевший жизни своей ради другого! О, как же, Вайнатея, посмел ты, не подумав, свершить такое злое дело!» И, слушая их плач, устыдившийся Таркшья подумал: «Вот горе! Как же это я по неведению стал пожирать несущего в себе частицу бодхисаттвы? Ведь это же Джимутавахана, всегда готовый отдать свою жизнь на благо другому, чья слава гремит во всех трех мирах. Теперь, когда он мертв, придется мне, грешному, попасть в огонь, изведать, сколь сладок плод, зреющий на ядовитом древе беззакония».

Предается таким горестным размышлениям Таркшья, а тем временем Джимутавахана от причиненных ему ран обратился в собрание пяти начал. Вот рыдают над ним от горя родители, стенает, осуждающий себя, Шанкхачуда, а Малаявати, супруга Джимутаваханы, обратив очи к нему, голосом, прерывающимся от слез, осуждает Амбику: «Ты, ранее благосклонная ко мне, обещавшая мне в награду: „Будет мужем твоим будущий верховный повелитель видьядхаров¹" — так ведь говорила ты тогда, Гаури? Так зачем же тебе понадобилось говорить мне лживые слова?» Укоряет она так Гаури, и вдруг является перед ней сама богиня и произносит: «Не ложны мои слова, доченька!» Тут обрызгивает она Джимута-вахану амритой из сосуда, бывшего с нею, и тотчас подымается он цел и невредим, в еще большем блеске, чем прежде, — живой, как ни в чем не бывало!

Пал он ниц перед богиней, и все другие распростерлись перед нею, и молвила Гаури- «Довольна я тобою, тела своего не пожалевшим, и потому совершу я сама обряд помазания тебя на верховное правление видьядхарами до скончания кальпы». При этих словах совершила она помазание Джимутаваханы, окропив его из того же сосуда, и исчезла. Тотчас же с небес пал дождь из цветов божественной красоты и радостно зазвучали в небесах литавры богов.

Тогда обратился к Джимутавахане сам Таркшья: «Обрадован я, повелитель, тобой, человеком, отличающимся никогда не виданным благородством, что изумило все три мира и было записано на стенках яйца Брахмы. Повелевай мной и проси у меня все что хочешь!» Повелел тогда высокоблагородный так говорившему Гаруде: «Да не будешь ты никогда более пожирать нагов, а те, которых ты загубил прежде и чьи кости громоздятся здесь, на берегу, пусть оживут!» Согласился на это Таркшья и произнес- «Не буду я отныне губить нагов¹ Да оживут те, которых я сгубил прежде!» И в тот же миг все наги, которых он прежде сожрал и от которых остались лишь кости, поднялись, орошенные животворной амритой желания Джимутаваханы

Собрались там на радостях боги, наги и множество мудрецов, и горы Малая получили от этого название «Троемирье». Тотчас же по милости Гаури узнали удивительную историю Джимутаваханы все повелители видьядхаров, и все они склонились к его стопам, а потом унесли вместе с радостными родственниками и друзьями на горы Гималайские того, которого Парвати сама сделала верховным повелителем всех видьядхаров, совершив обряд помазания. И стал он там, в этих горах, жить вместе с отцом и матерью, с другом своим Митравасу, и супругой своей Малаявати, и с Шанкхачудой, который, побывав у себя дома, пришел к нему, и долго держал Джимутавахана жезл верховного повелителя видьядхаров, усыпанный драгоценностями, доставшийся ему благодаря его необычайной жизни .